Сафьяновая шкатулка - [10]
Нет, Арташес ничего не решил, на этих днях он собирается поехать в район и попытаться добиться помощи.
— Откажут, — сказал Аваг.
— Тогда придется своими силами проводить.
— Опасное дело затеваешь, — сказал Аваг.
— Почему? — спросил председатель.
Аваг только пожал плечами с видом человека, знающего больше, чем говорит.
После схватки с Арустамом Аваг Саруханян возвращался в село по лесной тропинке, чтобы немного рассеяться. Впрочем, по его лицу не было заметно, чтобы драка с Арустамом слишком удручила его. Он даже насвистывал, и довольно сносно, «Барцр сарэр», он даже смотрел вверх, на деревья, пытаясь отыскать взглядом сороку, отчаянно стрекотавшую где-то среди листьев, и даже весело подмигнул, найдя ее. Потом он остановился и посмотрел назад, на долину реки. Обычно мутная, река сейчас слегка поблескивала на дне долины, как голубая муаровая лента, и в хрустально прозрачном воздухе отчетливо виднелась каждая морщинка на ее поверхности, а на правом ее берегу, на склоне горной гряды, — черные квадраты вспашек под озимые, малахитовая зелень лугов, нежно-золотистые, с легкой прозеленью поля дозревающей пшеницы, чуть потемнее — ячменя…
— До чего же хорошо, господи! — сказал Аваг. Сказал вслух и сам испугался собственного голоса: слышал ли, видел ли кто-нибудь? Никто не видел, никто не слышал. — Душа радуется, когда смотришь на эту благодать, прямо хоть песню пой, — повторил он на этот раз смелее, — хоть плачь от радости!
Он свернул в небольшую балку, спустился по скату. Здесь в гуще дубовой рощицы прозрачный ручеек с тихим стеклянным звоном стекал по камешкам, устилавшим дно. Аваг пошел вверх по течению и через несколько шагов остановился у большого, серого камня, слегка прихваченного зеленовато-желтым мхом. Отсюда и начинался ручеек: у подножья камня был родник. Это и был Нерсесов родник.
Если это правда, что родник — символ добра и благодатного покоя, то Нерсесов родник в дубовой роще более всего подходил для этого. По доброму армянскому обычаю, некто по имени Нерсес вырезал на лицевой стороне камня несколько слов в виде стихотворных строк, которые в переводе читались примерно так:
Судя по некоторым словосочетаниям, этой надписи было не один десяток лет.
Вода стекала из-под камня в неглубокую чашу, выбитую из того же валуна, и на первый взгляд казалась неподвижной, и лишь мелкие соринки, плававшие на поверхности, медленно, незаметно уходили к краю чаши и там внезапно исчезали, уносимые в ручеек. На дне чаши искрились блики дневного света, пятнышки тени от соринок темнели на влажном песке, и низкие облака, и ветки дубов, нависшие над чашей, и корявые буквы на камне — все это отчетливо отражалось на ее поверхности. И боязно было шелохнуться, и хотелось только одного: лежать лицом к теплой влажной земле и неотрывно смотреть, смотреть на эту волшебную игру света и тени на дне каменной чаши, вслушиваться в эту благодатную тишину…
Было время, когда молодые девушки и парни Гарихача приходили сюда тайком от сельчан, а спустя какое-то время эти тайные свидания заканчивались либо свадьбой, либо горькими слезами. Теперь, когда в селе появилась библиотека, а в двух верстах работал лесопильный завод и визжали пилорамы, вокруг которых вертелись те же гарихачские парни и девушки, только иного поколения, словом, когда появилось много других мест для встреч, к Нерсесову роднику по старой памяти продолжали изредка заглядывать разве что гарихачские старики, как к свидетелю счастливых дней их молодости, в конце концов обернувшихся черт знает чем!.. А молодежь, в основном парни, собирались тут по большим праздникам, чтобы зарезать барана и побаловаться шашлыком, крепчайшей тутовкой и кислым, как уксус, вином домашнего изготовления, которое даже на спор невозможно выпить, чтобы при этом не передернуться всем телом.
Поэтому для тех, кто жаждет посидеть часок, другой в тихом одиночестве, Нерсесов родник был самым подходящим местом. Аваг тоже любил время от времени среди дня свернуть к роднику и посидеть с полчасика, пока мысль о том, что там, в колхозе, возможно, без него все летит прахом, не погонит его отсюда прочь. Сейчас, после неудавшейся драки с Арустамом, самый раз было посидеть возле родника и поразмышлять о судьбах мира сего. Он отставил палку в сторону, туда же — шапку, опустился на колени перед каменной чашей, ребром ладони осторожно, чтобы не замутить воду, отвел соринки в сторону, потом обеими руками уперся в края чаши и припал губами к воде, хотя пить ему совсем не хотелось: вода в чаше была столь заманчиво прозрачной, чистой, что не пригубить ее было бы грешно!
Напившись, Аваг тыльной стороной ладони утер губы, удовлетворенно крякнул, потом выпрямился, сел на траву и со вздохом произнес слова, которых вы нигде больше не услышите, кроме как в Гарихаче и только от настоящего гарихачца, когда он чем-то несказанно доволен:
— Ара, ну когда хорошо, то хорошо! Разве когда хорошо, язык повернется сказать, что плохо?
Что в данном случае имел в виду Аваг Саруханян, вероятно, он и сам не смог бы толком объяснить. Родник — это хорошо или плохо? Зеленая травка вокруг родника — это хорошо или плохо? Доброе пожелание, вырезанное на камне, — это хорошо или плохо? А звон ручейка, бегущего по камешкам, — это хорошо или плохо? А стрекот сороки в гуще листвы, а белое облачко на голубом небе, а тишина, разлившаяся вокруг?.. Э, да мало ли хорошего в этом мире! Тот, кто создал его, должно быть, знал толк в делах — бог там или еще кто. Знать-то знал, но в одном он все же дал промашку, старый дурень, — людей совсем уж ни к чему было создавать. Это было зря сделано. И то сказать, наверно, он думал, так будет лучше. Уж это всегда так получается: делаешь что-то, думаешь, доброе дело делаешь, а вот, оказывается, вышла обида — то ли не поняли тебя, то ли не захотели понять, и вот Аваг Саруханян плохой человек, Аваг Саруханян негодяй, сволочь и всякое такое! Нет, у этого бога, или как его там, неладно получилось с людьми. Должно быть, он хорошенько не пораскинул мозгами, прежде чем взяться за дело. Вот и получилось: он создал дерево и человека — и человек рубит дерево. Он создал птицу и человека — и человек убивает птицу! Он создал человека и оленя или там косулю — и человек берет ружье и убивает оленя и косулю. И веры в человека не осталось на земле. Вот смотрю на этот камень, вроде хорошие слова написаны, а что за человек написал, может, какой-нибудь демагог — писать-то писал, а сам небось каждый день гадил своему ближнему! А Арустам, сукин сын, все-таки порвал акт! Ничего, новый нетрудно составить. Скажу Арташесу… А что Арташес сделает — улыбнется, скажет, не нарочно же загнал свиней в свеклу… Добрый он, Арташес, или прикидывается добрым — небось встретит джейраненка, рука не дрогнет пристрелить… на шашлык, значит. А туда же, в человека из народа играет, чтобы, значит, гарихачцы говорили ему: клянусь солнцем над твоей головой. Приятно, как же! Я бы тоже хотел, чтобы мне говорили такие слова…
Действие романа разворачивается во время оккупации Греции немецкими и итальянскими войсками в провинциальном городке Бастион. Главная героиня книги – девушка Рарау. Еще до оккупации ее отец ушел на Албанский фронт, оставив жену и троих детей – Рарау и двух ее братьев. В стране начинается голод, и, чтобы спасти детей, мать Рарау становится любовницей итальянского офицера. С освобождением страны всех женщин и семьи, которые принимали у себя в домах врагов родины, записывают в предатели и провозят по всему городу в грузовике в знак публичного унижения.
После восемнадцати лет отсутствия Джек Тернер возвращается домой, чтобы открыть свою юридическую фирму. Теперь он успешный адвокат по уголовным делам, но все также чувствует себя потерянным. Который год Джека преследует ощущение, что он что-то упускает в жизни. Будь это оставшиеся без ответа вопросы о его брате или многообещающий роман с Дженни Уолтон. Джек опасается сближаться с кем-либо, кроме нескольких надежных друзей и своих любимых собак. Но когда ему поручают защиту семнадцатилетней девушки, обвиняемой в продаже наркотиков, и его врага детства в деле о вооруженном ограблении, Джек вынужден переоценить свое прошлое и задуматься о собственных ошибках в общении с другими.
Повествование ведёт некий Леви — уроженец г. Ленинграда, проживающий в еврейском гетто Антверпена. У шамеша синагоги «Ван ден Нест» Леви спрашивает о возможности остановиться на «пару дней» у семьи его новоявленного зятя, чтобы поближе познакомиться с жизнью английских евреев. Гуляя по улицам Манчестера «еврейского» и Манчестера «светского», в его памяти и воображении всплывают воспоминания, связанные с Ленинским районом города Ленинграда, на одной из улиц которого в квартирах домов скрывается отдельный, особенный роман, зачастую переполненный болью и безнадёжностью.
Что скрывается за той маской, что носит каждый из нас? «Воображаемые жизни Джеймса Понеке» – роман новозеландской писательницы Тины Макерети, глубокий, красочный и захватывающий. Джеймс Понеке – юный сирота-маори. Всю свою жизнь он мечтал путешествовать, и, когда английский художник, по долгу службы оказавшийся в Новой Зеландии, приглашает его в Лондон, Джеймс спешит принять предложение. Теперь он – часть шоу, живой экспонат. Проводит свои дни, наряженный в национальную одежду, и каждый за плату может поглазеть на него.
Село Белогорье. Храм в честь иконы Божьей Матери «Живоносный источник». Воскресная литургия. Молитвенный дух объединяет всех людей. Среди молящихся есть молодой парень в инвалидной коляске, это Максим. Максим большой молодец, ему все дается с трудом: преодолевать дорогу, писать письма, разговаривать, что-то держать руками, даже принимать пищу. Но он не унывает, старается справляться со всеми трудностями. У Максима нет памяти, поэтому он часто пользуется словами других людей, но это не беда. Самое главное – он хочет стать нужным другим, поделиться своими мыслями, мечтами и фантазиями.
Скорее рассказ, чем книга. Разрушенные представления, юношеский максимализм и размышления, размышления, размышления… Нет, здесь нет большой трагедии, здесь просто мир, с виду спокойный, но так бурно переживаемый.