Сады и пустоши: новая книга - [140]

Не буду рассказывать, что там этому предшествует, как он вышел на это и как стал замечать эти могилы, разбросанные по разным кладбищам. Но меня преследовал после Майринка тезис, который Майринк не говорил, наверное. И я доставал всех этим мрачно произносимым слоганом «Кто умер, тот никогда не жил». На некоторых это произвело сильное впечатление. Я ведь говорил не в оптимистическом ключе. Кто-то понимал в оптимистическом: мол мы не умрем, поэтому мы живём. А я понимал в другом ключе: мы уже не живем, потому что мы умрем, уже умерли. Но и то и другое достаточно скромная преамбула к более серьезной постановке вопроса.

Серьезная постановка вопроса заключается в том, что человек должен пройти опыт Ивана Ильича, пока не поздно, и потом оставить все, что его мучит, — разрыв с любимым, подвели друзья, какие-то проблемы с детьми, с социальной адаптацией. Все это надо поверять могилой. Потому что люди, горевшие страстями, изменами, Любовями, эгоизмом, борьбой с эгоизмом близких, скандалами, — всеми этими людьми полны кладбища, и они там лежат и очень тихо бормочут после всех этих страстей.

Нужно сконцентрироваться и подумать о том, что отменяется? Отменяется все. Тогда, собственно, что не отменяется? Не отменяется лишь усвоение себе негативной эссенции, негативной страшной эссенции Невозможного.

Ведь смерть — это не небытие. Небытие — это просто отмена вещи, которая сама по себе всегда в себе несет Возможность Не Быть.

Есть чашка. У нее есть возможность быть конкретно самой собой, и тут же параллельно для неё есть возможность не быть, и эта возможность рано или поздно реализуется. Эта возможность реализуется с чашкой, с кошкой, с воробьем, с планетой Земля. Возможность не быть применима к объекту, к феномену, а смерть — гораздо более страшный момент. Это не небытие.

Смерть — это соединение твоего воспринимающего центра с его принципиальным источником, который называется Невозможное. Невозможное находится по ту сторону ассоциаций, описаний. Это то, что называется «страшно впасть в руки Бога живого», потому что Живой Бог в реальной мысли Всевышнего о Самом Себе, где это размышление, так сказать, занимает центральную позицию, это размышление и есть Невозможное.

Отблеск оттуда составляет существо нашего здесь-присутствия.

Наше воспринимающее «Я» — центр, который в момент смерти возвращается в Невозможное. Тут даже общей меры нет по сравнению с небытием, потому что в могиле нас не то что нет, как нет камня, который просто отсутствует внутри себя, как клякса, в могиле нас ждет именно Невозможное.

Именно в этом активный ужас, который люди пытаются выразить и не могут. Они говорят про ангелов, могильные мучения и пытаются каким-то образом коснуться Невозможного. Но проблема в том, что это Невозможное находится в нас при жизни, но мы его не видим, как глаз себя не видит. Чтобы глаз сам себя увидел, нужно посмотреть в зеркало.

Каждый человек испытал в своей жизни шок от неожиданности. Например, когда его кто-то в темной комнате напугал, или он дверь открывает, и там кто-то стоит. Выброс адреналина на долю секунды повергает человека в острый шок.

С чем он сталкивается? Он сталкивается с Другим. Тут вопрос неожиданности. Он сталкивается с Другим, а Другой — это именно истинный Бог, который есть Невозможное, внезапно объявившееся перед тобой. Если продлить этот шок хотя бы в два раза, человек умрет. Он и так-то после такой встряски некоторое время будет приходить в себя.

Я пришел к выводу, что эссенция ощущения шока, ужаса — та же самая, которую испытывает человек, когда он будет воскрешен и войдет в Рай. Шок адреналинового удара, после которого трясутся руки, будет в абсолютно чистом концентрированном виде питься как напиток, будет являться полнотой тотального переживания воскресшего Я. Только он будет не этим ударом ужаса, а абсолютным наркотическим переживанием эйфории, он будет преобразован из минуса в плюс.

То, что называется буддистами «сатори», и есть продленное ощущение от шока испуга, но в разбавленном виде, которое человек может выносить более чем долю секунды. Скажем, если испуг от неожиданного столкновения с кем-то взять за 100 %, то сатори будет состоянием, разбавленным до 5 % раствора.

Будущие наши воскресшие души — вернее, наши тела с нашими душами после Суда, если мы войдем в Рай, — будут испытывать несравненно нечто более концентрированное, чем чистый шок от испуга, — вот эссенция Невозможного, которая станет родной, которая станет нам сиять, как Черное солнце.

Уже сейчас мы можем, думая смерть, заставить ее светиться черным сиянием, чтобы она уже сейчас была для нас солнцем. И она будет нам сиять и в могиле, по ту сторону восприятия.

Это не значит, что мы будем это воспринимать. Но мы уйдем в могилу зная, что сделали это. Что в последний момент мы трансформировали ночь в черное пламя.

На мусульманах лежит печать правильного подхода, потому что черная энергия шахады действует независимо от того, понимает ли это человек или не понимает.

Вот он искренне сказал «Ля иляха илля Ллах, Ашхаду алля иляха илля-ллаху ва ашхаду анна Мухаммадан расулюллахи». Вот он это сказал и вступил с этим во взаимодействие. Конечно, он не думает еще смерть, — он не думает смерть, но он высказал мысль, которая думает смерть и думает ее словами. Словами не его — словами шахады, божественными словами. Он не думает смерть, но он к ней примкнул, и она теперь управляет в известной степени его существом, она снимет его проблемы, но у него минимальное человеческое понимание уже авансом появилось. Дальше ему скажут, что есть «ближняя жизнь» и есть «дальняя жизнь», что «мы здесь странники». Ну, это обычное дело.