Садовники Солнца - [16]

— Зачем ты так? — укоризненно сказал Илья. — Ты же знаешь, насколько у него это серьезно.

— Куда уж больше, — согласился Калий. — Мы все ждали — может, вернется. Полтора года ждали. Могли бы и сами… Но, во-первых, этика. Это же не бросовая идея, это, может, его песнь песней. Суперкомпозиция! А во-вторых, тут еще дел — начать и кончить. По замыслу Жданова, в композицию должно войти около полутора тысяч панно, барельефов и горельефов. Плюс двенадцать крупномасштабных скульптурных элементов. А ты говоришь — Муромец!

— Послушай, брат, ты видел эту девушку?

— Ирину-язычницу? — Калий пожал плечами. — Я их и познакомил.

— Кто она? — поинтересовался Илья. — Какая?

— Красивая, — задумчиво ответил Калий, разворачивая суденышко к берегу. — Очень энергичная: от нее так и брызжет энергией. Словом, огонь, а не девушка. Только не «ждановский» огонь — вспыхнул и погас. Ровный, сильный… Мы тогда ломали головы, как сохранить будущую композицию от капризов погоды, оползней, эрозии. Короче, как уберечь ее для потомков. Искали специалиста. А Ирина как раз занимается консервацией и реставрацией ландшафтных памятников. Я и попросил ее посмотреть этот берег…

Калий умолк. Шел медленны, о чем-то размышляя. А когда Илья стал прощаться, сильно тряхнул руку, заглянул в глаза:

— Молодец, Садовник, что разыскал нас. Спасибо! — Он говорил убежденно и горячо, по-видимому, утвердившись в каком-то своем решении. — А Тольке мы не дадим пропасть. Оправдываться не хочу — не знали о его беде. Деликатничали. Как бы, мол, не показаться назойливыми, нетактичными, не обидеть ближнего…

— А он сам себя вовсю обижает.

— Вот-вот! Ты, Илюша, занимайся своим делом, а мы… Ребятам я все тонкости ситуации объяснять не буду, но завтра же отправлю к Анатолю наших монументалистов. Всю секцию. Нагрянут, растормошат, о «Славянах» напомнят. Ведь они до сих пор ему верят. Понимаешь, — верят.

Он вернулся в дом на Шестом кольце еще засветло.

В Птичий Гам Илья прилетел прошлой ночью, а так как особых притязаний к месту жительства у него не было, то и выбирать не стал. В полукилометре от реки его поманила целая россыпь зеленых огоньков — свободно, мол, милости просим, — и он, не раздумывая, пристыковал модуль, открыл все окна и мгновенно уснул. Единственное, чему он тогда порадовался, так это близости Днепра: «Хоть накупаюсь. Вволю! Всласть! Эх и чуден Днепр, когда несет… уносит…»

Теперь, по прошествии рабочего дня, можно было и осмотреться.

Его новый дом состоял из двадцати трех модулей. Четыре секции в четыре этажа, еще шесть квартир, объединенные в один блок («Друзья, по-видимому», — отметил Илья), и его скромное жилище, прилепившееся ко второй секции.

Модульные дома часто выглядели недостроенными. Илье это нравилось, ибо привносило в жизнь ощущение движения. Всякая завершенность Илью настораживала. Законченное дело — спетая песня. Еще живы ее отзвуки, еще память полна ее словами, но песня, увы, ушла в небытие. Ушла потому, что пора запевать новую песню… Эту теорию «незавершенки» Егор на одном из философских диспутов назвал образцом логической анархии и с напускной серьезностью поинтересовался, как он, то есть Илья, реализовывал свои идеи во время операций. «Да ну тебя, — отбивался Илья. — Я говорю об общих закономерностях…» Он пытался даже контратаковать, разговор переключился на вечные истины, и наставник прервал их: «Вы потеряли предмет спора, ребята…»

Вечер был свободен, и Илья решил не нарушать обычай: новое место жительства обязывало его познакомиться с соседями.

«Меня зовут… Работал хирургом, сейчас специализируюсь как психолог. Увлекаюсь голографическими съемками. Люблю и знаю жизнь деревьев. Буду рад, если окажусь вам нужным…»

Примерно такие слова говорил Илья новым друзьям. В ответ его одаривали улыбками, личными индексами связи, семь раз приглашали ужинать, а зеленоглазая Жанна из первого модуля тут же потребовала «консультацию» и так нараспев, с такой хитринкой говорила это слово, что Илья поспешил ретироваться.

Этот вечер визитов успокоил душу, успевшую за последний месяц испытать и обман легкой победы, и провал с экзаменом, а главное — успевшую понять и принять чужую боль.

А от понимания, считал Илья, до исцеления порой один шаг.

«Плохо только, — подумал он, возвращаясь домой, — что понимание пришло к тебе, а исцелять-то надо другого… Да и вообще — о каком понимании может идти речь? Ты уже раз поспешил, горе-психолог…»

Визит к соседу, к чьему модулю он пристыковался вчера вечером, Илья оставил напоследок.

Он поднял ладонь, и дверь послушно ушла в паз.

— В доме гость! — сообщил электронный секретарь и тут же добавил: — Хозяин улетел во Львов! Он оставил вам звуковое письмо. Включаю воспроизведение:

«Очень рад тебе, сосед, — видел, как ты вчера прилетел. Отчаянно спешу, брат, — скороговорка хозяина квартиры раскатилась по всем углам, будто бусинки. — Улетаю, возвращаюсь, улетаю. У меня там жена, понял, брат… Да ты садись. Садись и пей мой тоник — я сам придумал рецепт. Зови меня Гуго. Я толковый конструктор, а еще ходят слухи, что я писатель. Если тебя не заговорил Дашко, — читай мои книги. Они на столике. А с Дашко ты, пожалуйста, не дружи — это хищник… Ну, все, Гуго уже нет. Я уже ушел, брат. Буду рад, если у нас найдутся общие интересы и увлечения».