Садовник - [32]
У мамы никогда не было хорошего пальто. То есть оно было, но в давние довоенные времена, которые не приходились на мою сознательную жизнь. От лет послевоенных осталась фотография: у мамы изможденное лицо, из одних скул, на ней странное бесформенное пальто без воротника, с короткими рукавами, но длинное, видимо для тепла. Потом мама носила что-то другое. Я не могу назвать это "другое" добротным, тем более красивым и модным. Помню, что по воскресеньям мама сидела на низенькой скамейке с иголкой в левой руке и что-то зашивала в пальто. Кажется, это тоже было всегда.
Как все одинокие дети, скорее гордые и самолюбивые, чем ласковые, я обещала ей:
- Я тебе куплю шубу. Когда вырасту.
Она не поцеловала в ответ, но в лице ее промелькнуло то редкое выражение, которое я больше всего любила. Ему нет названия. Возможно, это затаенное счастье в секундном изображении.
На мои гонорары она не купила пальто, а выбрала материал мне на костюм. Я сшила его, когда у меня родилось уже двое детей. Потом мы жили гораздо лучше. Но всегда находились причины, по которым покупка ей хорошего пальто откладывалась. Она носила что-то перелицованное, иногда донашивала мое. И я легко принимала ее успокаивающее: "обойдусь"...
Вещи не умирают как люди, но тоже стареют, устав от шкафов и сундуков, куда их отправляют из-за негодности, немодности. Потом они исчезают: на тряпки, на перешивку, на дачу... Это же пальто висит давным-давно и страшно тем, что совсем новое. Его не продают, не дарят, не носят.
Носить некому, мама умерла. Я опоздала со своим детским обещанием. Что за печать кладет на нас жизнь, жестоко стирая детскую отзывчивую душу?!
Я получила множество писем от давно молчавших друзей и родных. Видимо, вспомнили обо мне в связи с наступлением нового года, века, тысячелетия все же дожили!
Почти все на свой манер написали о нашем родном городе, а значит, о детстве.
Город, где я родилась, быть может, существовал бы тихо и незаметно на географической карте, если бы не ряд обстоятельств. Во-первых, Днепр- река особенная и воспетая. Ну, например:
Реве та й стогне Днiпр широкий,
Сердитий вiтер завива,
До долу верби гне високi
Горами хвилi пiдiйма.
Во-вторых, рядом роскошный Екатеринослав, мраморная мечта князя Потемкина, его подарок Екатерине II. В-третьих, близкие уголь и руды для вереницы приднепровских заводов, щитом ставших над Днепром. А еще - в степи курганы, а ниже, за Хортицей, пороги - Ненасытный, Дед, Будило, Лишний, Вольный, Явленный и легенды о них. Сам город с польским "акцентом" и знаменитым, единственным в мире памятником Прометею. Он создан Алексеем Соколом, архитектором и скульптором, аристократом духа, изучавшим зодчество, живопись и ваяние в Петербургской Академии художеств, в Италии, Греции, Германии. А посвящен рабочему, имеющему дело с огнем, - металлургу. На круглой 20-метровой колонне - раскованный Прометей, у ног поверженный орел, в руке пылающий факел. Внизу, у Днепра, металлургический завод-гигант, построенный в 1887 году поляками и бельгийцами. В советское время реконструированный, да как! Герман Шмунд из фирмы "Хюттенверке" писал из оккупированного города в 1942 году: "Следует отдать должное этим русским, они разумно, со знанием дела реконструировали предприятие. Одна за другой выстроились доменные печи, вытянулись корпуса сталеплавильных и прокатных цехов, продуманно и экономно пролегли подъездные пути. Вот он, как на ладони, металлургический гигант, с огромными корпусами цехов, трубами, словно подпирающими облака".
Я привозила из Москвы посмотреть на этот завод своих детей - сына и дочь, а потом внука. И видела, как они потрясенно замирали. Ни одного грамма металла не отлил наш завод в войну для гитлеровской Германии. А после освобождения город на двадцать шестой день дал первую плавку в мартеновской печи № 3. Я это запомнила с детства и помню сейчас... Ну и последнее в ряду обстоятельств. Мой город - родина Л.И. Брежнева, долгосрочного главы сверхдержавы, "столица застоя", как шутили в начале перестройки.
Ты понял, что речь идет о Днепродзержинске, бывшем Каменском Запорожье, днепровские пороги дали старое название. Бунин в этих местах переплавлялся на плотах и писал о Каменском-Запорожье. В мою пору что-то таинственное было в этом городе. Тихо, жарко, пыль на белых акациях, мальвах, георгинах. Цветов очень много, на улицах чисто. Но людей нет. Казалось, все покинули город, ушли по Заводскому спуску к Днепру. Там завод. Остальное замерло навсегда. Замерли старинные особняки в бывшей аристократической части города - Верхней колонии, нет воды в голубых, витиеватых фонтанах, изготовленных в Варшаве, никогда не играет музыка в раковине парка, нет труппы в красивейшем здании городского театра, стоят пустые и холодные стрельчатые красные костелы, непонятно, есть ли еще знаменитый яхт-клуб. О нем говорят, но никто не знает, где он. Город живет по заводскому гудку: просыпается и замирает. Кажется, что завод забрал, вобрал, выпил всю городскую жизнь, оформил ее жестко, лапидарно, одномерно и грубовато. Но параллельно с этой подчиненной заводу жизнью в белых одноэтажных домах, в школах - украинских и русских, бывших гимназиях, где моя мама и ее сестры изучали такие науки, как Закон Божий, русский язык с церковнославянским, словесность, естественную историю, математическую географию, французский, немецкий, польский языки, математику, педагогику, эсперанто, гигиену, рукоделие и пр.; в мое советское время читали Лидию Чарскую, "Повесть о рыжей девочке", Голсуорси, Леонида Андреева, роскошные, в иллюстрациях фолианты Шекспира и Майн Рида, рассматривали подшивки "Нивы", заказывали картины местным художникам, выпускали домашние литературные журналы. Квартиры были в основном бедны - прошла война. Но всегда объявлялось у кого-то старинное зеркало, красным бархатом обитые кресла, серебряный кувшин времен первого директора завода пана Макомацкого, бронзовые подсвечники, инкрустированный комод, не исчезала манера шить, крахмалить, туго натягивать на мебель чехлы, белить высокие потолки к праздникам. Храмы пустовали, но моления устраивали в обычных квартирах власти к этому относились спокойно. Наша квартирная хозяйка пани Стефанкевич, в 1901 году построившая два дома (советская власть их ей оставила), отдала одну из квартир под костел. Обилие шипящих звуков, поцелуев, приветствий, обращенных к пану Казимиру, к пани Зосе, Стасе, Феликсе, молодым паненкам, наполняли наш двор. Я, пионерка, тоже бегала в костел, то есть в соседнюю квартиру, макала палец в чашу с вазой, крестилась и просила у Бога всегда одно и то же: "Пусть мама придет с работы здоровой". Как я крестилась, какому Богу молилась - не имело значения. Вообще, наш город был добросердечно-интернациональным. В определенный день лета в высокое окно нашей квартиры стучали соседи Ленецкие. На моей памяти три поколения этой семьи дарили нам розы из своего сада.
Ныне известно всем, что поэт, укрывшийся под криптонимом К.Р., - Великий князь Константин Константинович Романов, внук самодержца Николая I. На стихи К.Р. написаны многие популярные романсы, а слова народной песни «Умер, бедняга» также принадлежат ему. Однако не все знают, что за инициалами К.Р. скрыт и большой государственный деятель — воин на море и на суше, георгиевский кавалер, командир знаменитого Преображенского полка, многолетний президент Российской академии наук, организатор научных экспедиций в Каракумы, на Шпицберген, Землю Санникова, создатель Пушкинского Дома и первого в России высшего учебного заведения для женщин, а также первых комиссий помощи нуждающимся литераторам, ученым, музыкантам.
Автор рассказывает о своей встрече с Северной Двиной спустя четверть века после первой поездки. Следуя по знакомым местам, он описывает зримые перемены, происшедшие в жизни северян за годы послевоенных пятилеток, сегодняшний день, далекое и недавнее прошлое края.Второй рассказ — о Мезени. Читатель побывает в удорских деревнях с их своеобразным бытом, проплывет по речным плёсам на лодках, посетит старинные русские села Нижней Мезени.
Название книги говорит само за себя. Это короткие рассказы об интересных случаях, связанных с путешествиями, произошедших с 1996 по 2009 год – с тех пор, как я начала путешествовать автостопом. Какой у меня стаж сейчас – трудно сказать, бросила считать после четвертого экватора (экватор равняется 40 000 км). По меркам нашей тусовки, за рубежом я бывала мало: только половина стран Европы, США и Китай, да и по СНГ путешествую не так много – уже больше половины времени сижу дома. Но в поездках, да и не только, случалось такое, чем стоит поделиться.
Анна Чайковская пишет о Будапеште как о городе замершего времени. Здешний календарь мог бы остановиться на 1896-м. В тот год страна отмечала Тысячелетие, дела шли отменно, Будапешт был одной из двух столиц Австро-Венгрии, азартно соперничал с императорской Веной и, несмотря ни на какие трудности, разочарования и неудачи, имел основания видеть будущее в светлых тонах. Книга о Будапеште уже поэтому – о временах «прекрасной эпохи», о тех годах, когда ничто не предвещало ни 1914, ни 1920 года, ни того, что за ними последовало.
Как получить бесплатное образование? Как купить или снять жилье? Как получить вид на жительство и устроиться на работу? Как почувствовать вкус северной кухни? Как выйти замуж или жениться в Финляндии? В книге вы прочтете обо всем этом и о многом другом!Известный тележурналист Андрей Шилов уже пятнадцать лет рассказывает о Финляндии в российских средствах массовой информации, а последние годы бывает там даже чаще, чем в России, — ведь там живет его семья.Здесь вы найдете наблюдения и советы живущих в Финляндии русских и финнов, губернаторов, риелторов, мэров, учителей, полицейских и пенсионеров.
Центральная Африка — один из самых труднодоступных районов земного шара, и экспедиции туда всегда сопряжены с колоссальными трудностями. Английский путешественник доктор Самюэль Фергюсон предлагает поистине революционный метод исследования этих территорий и вместе с двумя спутниками отправляется в путешествие над центральной Африкой на воздушном шаре, желая связать воедино открытия предыдущих экспедиций…
В данном блоке Яша и Серега отправляются, как обычно, в Гурзуф, но их, так же, как обычно, скидывают с поезда раньше. Яша размышляет о сущности бытия и делится своими естественнонаучными наблюдениями за популяцией кроликов. Здесь же нашла свое законное место знаменитая история шарикового дезодоранта. В финале мы видим, как попытки выстроить собственный уникальный язык порой приводят путешественников к двусмысленным жизненным коллизиям.Автор не ставит себе целью развеселить читателя: один и тот же момент может показаться кому-то смешным, кому-то серьезным.