Садовница - [25]

Через месяц после свадьбы Марк уехал. Обещал вернуться, на вопрос "когда?" только пожал плечами. Эрле вздохнула и сказала, что она, конечно, все понимает, дядя оставил хорошее наследство, а торговля — занятие жутко прибыльное, но она всего лишь глупая женщина, ничего в таких вещах не смыслит и разбираться не собирается. Главное — чтобы некоторые помнили: во-первых, у них есть жена, а во-вторых, надо быть осторожнее, потому что разбойники — очень-очень плохие люди. Марк фыркнул и покачал головой. А потом уехал. Вернулся только через месяц, усталый и исхудавший, неделю отсыпался, а потом опять куда-то засобирался, и Эрле вновь оказалась предоставлена сама себе.

От скуки она свела знакомство с соседями. К ее удивлению, это оказались люди ей не безызвестные — Карл, старший сын Марты, судейский чиновник, и его жена Агнесса. Как это водится, таланты обоих не имели к их занятиям ни малейшего отношения: у мужа был талант выращивать животных, у жены — растения. И у обоих — совершенно нераспустившийся.

С Агнессой было все просто. Через несколько дней после знакомства Эрле услышала от молодой женщины, что та страдает сенной лихорадкой, летом тяжело, а весной так вообще полный кошмар — и велела мужу привезти из очередной поездки какое-нибудь необычное растение. И чтобы обязательно без цветов! Марк привез нечто зеленое, с правильными овальными листьями и выпуклыми красными прожилками на этих листьях. Вечером листья складывались, как ладони у молящегося, за что растение и получило свое название — «набожность». Обрадованная Эрле продержала набожность в доме до именин Агнессы (ухаживать за ней оказалось на удивление просто), а потом подарила ее имениннице, после чего ореол таланта вокруг головы соседки стал тускнеть.

А вот с Карлом было намного сложнее. Эрле поначалу решила, что его таланту нужно лишь чуть-чуть помочь, и он сам распустится. Карл показался ей славным человеком — пухлые щеки, крупный улыбчивый рот, мягкий, округлый, немного младенческий подбородок, глаза-щелочки — карие, довольно темные, цвета хорошо отполированного старого дуба, а зрачки обычно очень маленькие, как будто ему было все время слишком много света… Волосы у него были короткие, каштановые, волнистые, а передвигался он с опаской и немного неуклюже — должно быть, потому, что был довольно грузен. Болтушка Агнесса как-то раз случайно обмолвилась, что у ее мужа есть страшная тайна — вот уже несколько лет он пишет большой роман в письмах. Эрле удивилась — чего-чего, а таких оттенков в его ауре не было — но ничего не сказала, а про себя подумала, что здесь, пожалуй, придется повозиться…

Через год после свадьбы, во время очередной отлучки Марка, в Ранницу приехал по делам старинный приятель отца Теодора, почтенный таххенский купец. Он разыскал Эрле — не без труда, правда, хорошо хоть тетушка Роза, к которой молодая женщина иногда заходила поболтать, знала, где искать бывшую жилицу, — и передал ей письмо от отца Теодора.

Послание было большим и обстоятельным. Сначала отец Теодор подробно расписал все перемены, которые произошли в Таххене за время отсутствия Эрле: что построили, что сломали, у кого ребенок родился, у кого теща умерла… Писал про большой пожар, еще осенний — в Таххене они вообще случались довольно часто: там было много деревянных домов, а лето опять выдалось сухим, ни дождинки, ну вот и полыхнуло… Рассказывал отец Теодор и про Семилапого, большую рыжую мохнатую псину, которую Эрле когда-то спасла от мальчишек, хотевших утопить щенка. Тогда Семилапый был толстым, смешным и жутко неуклюжим. А ноги людям он отдавливал так ловко, словно у него было не четыре лапы, а минимум семь. Эрле тогда как раз собиралась покидать Таххен, и куда щенка девать — не знала совершенно. Выручил отец Теодор, заявив, что лишний сторож ему не помешает, а прокормить собаку он как-нибудь прокормит. Отец Теодор писал, что пес уже совсем вырос — прямо не узнать; даже щенки уже были от соседской суки — такие же рыжие и бестолковые, как их папаша…

Писал он и про Анну со Стефаном. Он обвенчал их, как только они приехали в Таххен; Анна уже успела родить мужу дочку, назвали Хильдой, а по всей вероятности, скоро родит еще одну. И вообще отцу Теодору показалось, что Анна своей жизнью довольна, хотя и косится в его сторону настороженно, особенно когда он про Стефана с ней заговаривает — интересно, с чего бы это, а, Эрле? Ты бы хоть в письме намекнула, что там у вас в Раннице случилось… Что до Стефана, то его душевное состояние волновало отца Теодора еще больше, чем Аннино. Замкнутый парень, как сундучок с дорогими каменьями — все время на запоре, и не подступишься. Людей сторонится, разве что пока еще не шарахается, только с женой своей и разговаривает, а в глазах — тоска-а-а… Небось ведь веселый раньше был, смешливый… Что же за людей ты ко мне, девочка, послала? Что за беда с ними приключилась? И ведь гнетет их что-то, тревожит, и спросить даже нельзя — доверие надо сначала завоевать, а они оба пуганые, ровно вороны, и опасливые оба же… Один только раз Стефан проговорился, невольно высказал, что на душе: спросил, очень ли это дурно — подозревать, что друг тебя предал, и не все ли это равно, что самому предателем стать? Ну ничего; Бог милостив, глядишь, со временем они и успокоятся… А из Стефана лекарь знатный выйдет, дайте только срок — травник наш и так на нового помощника нахвалиться не может — и сообразительный он, и смекалистый, и глаз верный…