Садовница - [2]

Эрле вихрем слетела по склону, чуть не упала, но все же удержалась на ногах. Ивы тут же потянулись к ней, зашуршали нежно и проникновенно, лаская пальцы, плечи, волосы. Девушка засмеялась и раскинула руки, пытаясь обнять всех троих сразу — как и следовало ожидать, у нее ничего не вышло, пришлось здороваться с каждой в отдельности.

— Как же я рада вас видеть, милые мои! — тихонько воскликнула она. — Я так по вам скучала!

Деревья зашумели в ответ, наперебой рассказывая, как скучали без нее они, как им было тоскливо и одиноко — не с кем даже словом перемолвиться, а ведь у них скопилось столько новостей, столько новостей!.. Эрле улыбалась, кивала, поддакивала, слушала внимательно — а когда они выдохлись, опустилась на землю, к самым их корням, и прижалась погорячевшим лбом к прохладной шершавой коре. Где-то светило солнце, его лучи скользили по глянцевым продолговатым листьям, не в силах пробиться через их броню; где-то неспешно текла река, потихоньку подбираясь к подолу перепачканного в земле платья, но все это было далеко, так далеко, что наверное даже и не сейчас…

— Эрле, — осторожно окликнула девушку самая маленькая ива — на ее макушке смешно трепыхался невесть как туда попавший обрывок красной ленты, придавая дереву чрезвычайно легкомысленный вид, — Эрле, а когда нас навестит Садовник? У него все еще болят ноги, да?

— Нет, — медленно, словно через силу отвечала девушка, не отнимая лба от древесного ствола. — Ноги у него не болят…

— А в чем же тогда дело? — не унималась ива. — Почему он больше к нам не приходит? Мы соскучились…

— Он… он ушел, — сказала Эрле глухо. — И я боюсь, что это надолго.

Ива замолчала… если бы она была человеком, можно было бы сказать, что она недоуменно нахмурилась.

— Но… но ведь он все-таки вернется? — наконец спросило дерево. — Вернется, Эрле? Ты ему передай, что мы его помним и ждем, и скучаем по нему… И всегда будем ждать и скучать. Передай, как только увидишь, ладно?

Девушка сглотнула. В горле стоял комок.

— Передам, — пообещала она — без звука, почти одними только губами. — Непременно передам… — и сморгнула нечаянно выступившую слезинку.

…Когда Эрле возвращалась в город, было уже далеко за полдень. Солнце палило нещадно, било в самые глаза, рассекая короткими острыми лучами бурую дорожную пыль. Потом оно скрылось за маленькой тучкой с залихватским серым хвостиком, и переставшая наконец щуриться девушка заметила дальше по дороге трех молодых людей в серых шелковых мантиях студентов — судя по всему, они направлялись из города в Университет. Один был нескладный пронзительно ухмыляющийся блондин — в свечении вокруг его головы преобладали изумрудно-зеленые тона, что выдавало в нем талант к врачеванию скорее тела, нежели души; он энергично размахивал руками и отчаянно что-то втолковывал приятелю — невысокому, плотному, с растрепанными короткими волосами и ореолом с уклоном в золото. Второй студент по большей части молчал, лишь изредка отпуская какие-то скептические замечания в адрес собеседника. А третьим в этой компании был тот самый юноша, которого Эрле видела на ступеньках собора. Он шел позади и не участвовал в беседе, и его губы светились мечтательной и нежной синеватой полуулыбкой.

…Следующие два дня девушка осваивалась в новом жилище. После долгих усилий ей таки удалось поменять местами кровать и шифоньер: первая отправилась к правой стенке, второй — к левой, отчего в комнате тут же стало просторней, так как при прежней расстановке мебели скошенный потолок не позволял придвинуть шифоньер вплотную к стене, и много места пропадало впустую. Правда, теперь Эрле приходилось быть осторожной, чтобы ненароком не стукнуться макушкой о потолок, вставая с постели, но зато ее будило по утрам солнце, в это время года начинающее утреннее путешествие по комнате с кровати девушки, — Эрле всегда любила просыпаться от солнечных лучей и нарочно оставляла для них щелочку между занавесками.

На окошко она торжественно водрузила фиалку с мохнатыми листочками, зелеными с наружной стороны и лиловатыми с изнаночной, — эта фиалка была ее трофеем, с превеликим трудом отбитым во время одной из вылазок в город у какой-то толстой дуры с не распустившимся и даже не проросшим еще из семечка талантом актрисы — она жаждала непременно выбросить цветок на помойку за то, что "он, подлец, ни разу не цвел"… фиалка фиалкой, но после встречи с Эрле, да еще такой эмоциональной, талант женщины точно начнет распускаться… Неприятно холодная каменная стена украсилась повешенным над кроватью гобеленом с важными, чинно спускающимися к воде утками. Гобелен этот был соткан руками одной из лучших мастериц Таххена, и девушка не согласилась бы расстаться с ним ни за какие деньги.

Что постелить на пол — она так и не нашла, поэтому ограничилась тем, что отскоблила крашеные доски от довольно внушительного слоя грязи, мысленно пообещав себе, что непременно обзаведется половиком, как только заработает хоть какие-то деньги. Туалетный столик Эрле превратила в швейный и тоже переставила к правой стене, после чего отгородила и столик, и кровать от чужих глаз тяжелой ширмой с выцветшими от времени пунцовыми розами. За ту же ширму отправились умывальный кувшин и тазик, а трехногий табурет переехал к окну, после чего перестал, наконец, путаться у хозяйки под ногами.