Садок судей II - [7]

Можно думать, что бродники — обрусевшие потомки скифов, сохранившие вместе с многими чертами быта и скифскую обувь. Стесняемые потоками размножающегося поселок в своей кочевой свободе они ушли на восток, участвуя в завоевании Сибири и распространили среди русского населения новой страны ту обувь, которая дала им их имя.

Не совершенно невозможно, чтобы вожди завоевания не были бы из среды этого племени: Ермак и Кольцо могли быть потомками носителей кожаных чулков.

Замечательно, что один из покорителей Амура Хабаров был, как указывает его имя, потомком храбрейшего племени хозарского царства, племени хабары. Оно когда то, стесняемое единоплеменниками подымало восстание.

«Рожденье — сон возможный…»

Op. № 27.

Рожденье — сон возможный,

Он был и навсегда

Теперь не стал тревожный

Печальный голос льда.

Тоскующие нити,

Плывущая беда,

Торжественность наитий

Влечет туда…

Там бесконечно пьяны

Сосновые леса.

Провалы и изъяны

Черта и полоса.

О содрогайся гордо,

Провал, удар, тупик.

Измена всем аккордам,

ОГНЕДЫМЯЩИЙ ПИК.

«Кто стоял под темным дубом…»

Op.№ 28.

Инструментовано на «C»

Кто стоял под темным дубом

И, склоняя лик лиловый

Извивался пряным кубом,

Оставался вечно новым,

Сотрясая толстым шлемом,

Черепашьей скорлупой,

Ты клялся всегда триремам,

СТРАЖНИК РАДОСТИ СЛЕПОЙ.

1909

Рисунок Давида Бурлюка

«Стремглав болящий колос…»

Op. № 29.

Стремглав болящий КОЛОС,

Метла и Эфиоп,

Сплетенья разных полос,

Разноголосый сноп,

Взлетающие ПЧЕЛЫ,

О милый малый пол

Дразнящие глаголы,

Коралловый аттол.

Как веер листья пальмы.

Явь, синь и кружева.

Отринули печаль мы,

Рев изумленный льва.

ЛИЛОВЫЕ АРАБЫ…

Тяжелая чалма…

Ах, верно вкусны крабы…

Пятнистая чума.

1909

«Внизу журчит источник светлый…»

Op. № 30.

Внизу журчит источник светлый,

Вверху опасная стезя,

Созвездия вздымают метлы,

Над тихой пропастью скользя.

Мы все приникли к коромыслам

Под блеском ясной синевы,

Не уклонялся от смысла

И Я, и ТЫ, и МЫ, и Вы.

1908

«Среди огней под черным небом…»

Op. № 31.

Среди огней под черным небом,

Безликой прелестью жива,

Вознесена к суровым требам

Твоя поспешно голова.

За переулком переулок,

Сожравши потрясенный мост,

Промчишься мимо медных булок,

Всегда, сияющий и прост.

А там, на синей высоте

Кружит твоя прямая стрелка,

На каждой времени версте

Торчит услужливо горелка.

1909

«Стальные, грузные чудовища…»

Op. № 32.

Стальные, грузные чудовища

ОРАНЖЕВЫЙ подъемлют крик,

Когда их слышу ржанье, нов еще

Мне жизни изможденный лик.

На колеях стальных, жестокие,

Гилиотинами колес,

Стуча, трясете, многоокие,

Немую землю — троп хаос.

Вы в города обледенелые

Врываетесь из темных нив,

Когда ЧАСЫ лукаво СПЕЛЫЕ

Свой завершат живой прилив.

1908

«Труба была зловеще прямой…»

Op. № 33.

ТРУБА БЫЛА зловеще ПРЯМОЙ

ОПАСНАЯ ЛУНА умирала,

Я шел домой,

Вспоминая весь день сначала.

С утра было скучно,

К вечеру был стыд.

Я был на площади тучной

И вдруг заплакал навзрыд.

Трубы была трагически прямой,

Зловещая луна УМЕРЛА.

Я так и не пришел домой,

Упав у темного угла.

1909

«Какой глухой слепой старик!..»

Op. № 34.

Какой глухой слепой старик!

Мы шли с ним долго косогором,

Мне надоел упорный крик,

Что называл он разговором,

Мне опротивели глаза,

В которых больше было гноя,

Чем зрения, ему стезя

Была доступна, — вел его я.

И вот пресекся жалкий день,

Но к старику нет больше злобы,

Его убить теперь мне лень,

Мне мертвой жаль его утробы.

1907

Рисунок Давида Бурлюка

«У радостных ворот…»

Op. № 35.

У радостных ворот,

Поникший утомленно,

Под тяжестью огромной

Желаний рабьих — крот,

Иль сглазили со стен

Иль перед узким входом,

Сраженный цепким годом,

Ты сам отринул плен.

1910

«Лазурь бесчувственна…»

Op. № 36.

«ЛАЗУРЬ БЕСЧУВСТВЕННА», — я убеждал старуху,

«Оставь служить скелетам сиплых трав,

Оставь давить раскормленную муху,

Вождя назойливо взлетающих орав».

С улыбкой старая листам речей внимала,

Свивая сеть запутанных морщин,

Срезая злом уснувшего металла

Неявный сноп изысканных причин.

1910

«Вечер гниенья…»

Op. № 37.

Вечер гниенья

Старость тоскливо

Забытое пенье

Лиловым стремленье

Бледное грива

Плакать страдалец

Тропы залива

Сироты палец.

1911

«Темный злоба головатый…»

Op. № 38.

Темный злоба головатый

Серо глазое пила

Утомленный родила

Звезд желательное латы.

1912

«Какой позорный черный труп…»

Op. № 39.

Какой позорный черный труп

На взмыленный дымящий круп

Ты взгромоздил неукротимо…

Железный груз забытых слов

Ты простираешь мрачно вновь

Садов благословенных мимо.

Под хладным озером небес,

Как бесконечно юркий бес,

Прельстившийся единой целью!

И темный ров и серый крест

И взгляды запыленных звезд

Ты презрел трупною свирелью.

1911

«Перед зеркалом свеча…»

Op. № 40.

Перед зеркалом свеча

С странной миной палача

У девичьего плеча

Острие влачит меча,

Вкруг ее ночная тьма,

Исступленная зима

Угловата и пряма,

Оковавшая дома.

1901

Николай Бурлюк

Сбежавшие музы

Были сумерки. Еще бессильный после долгой болезни вышел покачиваясь, в полутемную залу и стал у окна. Прислонившись лбом к холодному стеклу смотрел как постепенно угасали последние отблески зари и застывали деревья.

Кружилась голова и во рту было сладко как от варенья.

Снаружи не доносилось ни звука и лишь в комнатах потрескивала мебель.

Вдруг обернулся: — за дверью шептались. Прислушался; — ни шороха. Конечно показалось, — шум в ушах, знаете, после долгой болезни.