Садок судей II - [6]

Лишь тебе бы я дарила

Сном насыщенный ночлег,

Двери я бы отворила,

Будь ты отрок, а не бег…

Будь любимый человек…

Букашки и все то, что мне покорно!

Любите, любите друг друга проворно!

Счастье не вернется никогда!»

И вот приходит от труда,

Ему навстречу выбегает,

Его целует и ласкает,

Берет оленя молодого,

На части режет, и готово

Ее стряпни простое блюдо;

Сидит и ест… ну, право же, не худо!

Шаман же трубку тихо курит

И взор устало, томно щурит.

И, как чудесная страна,

Пещера в травы убрана.

Однажды белый лебедь

Спустился с синей высоты,

Крыло погибшее колебит

И, умирая, стонет: «Ты!

Иди, иди! Тебя зовут,

Иди, верши свой кроткий труд.

От крови черной пегий

Я, умирающий, кляну:

Иди, иди, чаруя негой

Свою забытую страну.

Тебе племен твоих собор

Готовит царственный убор.

Иди, иди, своих лелея!

Ты им других божеств милее.

Я, лебедь умирающий, кляну:

Дитя, вернись в свою страну,

Забыв страну озер и мохов,

Иди, приемля дань из вздохов».

И лебедь лег у ног ея,

Как белоснежная змея.

Он, умирающий, молил

И деву страсти умилил.

«Шаман, ты всех земных мудрей!

Как мной любима смоль кудрей,

И хлад высокого чела,

И взгляда острая пчела.

Я это все оставлю,

Но в песнях юноши прославлю

Вот эти косы и эту грудь.

Ведун мой милый, все забудь!

И водопад волос могуче-рыжий,

И глаз огонь моих бесстыжий,

И грудь, и твердую и каменную,

И духа кротость пламенную.

Как часто после мы жалеем

О том, что раньше бросим!»

И, взором нежности лелеем,

Могол ей молвит: «Просим

Нас не забывать»,

И этот камень дикий, как кровать

Он благо заменял постели,

Когда с высокой ели

Насмешливо свистели

Златые свиристели.

И с благословляющей улыбкой

Она исчезает ласковой ошибкой.

Крымское

Вольный размер

Турки

Вырея блестящего и мимоходом всегда — окурки

Валяются на берегу.

Берегу

Своих рыбок

В ладонях

Сослоненных.

Своих улыбок

Не могут сдержать белокурые

Турки.

Иногда балагурят.

Море в этом заливе совсем засыпает.

Засыпают

Рыбаки в море невод.

Небо там золото:

Посмотрите, как оно молодо!

Но рыбаки не умеют:

Наклонясь, сети сеют.

Точно их немного.

Ах! мне грустно!

И этот вечный по песку хруст ног!

И, наклонясь взять камешек,

Чувствую, что нужно протянуть руку прямо еще.

Бежит на моря сини

Ветер сладостно сеет

Запахом маслины,

Цветок Одиссея.

И море шепчет «не вы»

И девушка с дальней Невы.

Протягивая руки, шепчет: «моречко!»

А воробей проносит семечко…

Ах! я устал один таскаться!

А дитя, увидев солнце, закричало: «цаца!»

И, пока расцветает, смеясь, семья прибауток,

Из ручонки

Мальчонки

Мчится камень виясь в уплывающих уток.

Сыпется, виясь, дождь в уплывающих уток.

Кто-то платком машет,

Возгласы: мамаша, мамаша!

Море ласковой мерой

Веет полуденным золотом.

Ах, об эту пору все мы верим,

Все мы молоды…

И нет ничего невообразимого,

Что в этот час

Море гуляет среди нас,

Надев голубые невыразимые…

Во взорах — пес, камень.

Дорога пролегла песками.

Там под руководством маменьки

Барышня учится в воду камень кинуть.

О, этот рыбы в невод лов!

И крик невидимых орлов!

Отсюда далеко все ясно в воде.

Где очами бесплотных тучи прошли,

Я черчу «В» и «Д».

Чьи? Не мои.

Мои: «В» и «И».

Когда-нибудь стоял здесь олень

Вся нежная от линьки

День! Ты вновь стал передо мной, как карапузик-мальчик,

Засунув кулачки в карманы.

Но вихрь уносит песень дальше

И ясны горные туманы.

Отсюда море кажется старательно выполощенным мозолистыми руками в синьке.

О, этот ясный закат

Своими красными красками кат,

Где было место богов и земных дев виру,

— Там, в лавочке — продают сыру.

Где шествовал бог — не сделанный, а настоящий,

Там сложены пустые ящики.

И снимая шляпу,

И обращаясь к тучам,

И отставив ногу

Немного,

Лепечу — я с ними не знаком —

Коснеющим, детским, несмелым языком:

Если мое робкое допущение справедливо,

Что золото, которое вы тянули,

Когда, смеясь, рассказывали о любви,

Есть обычное украшение вашей семьи,

Справедливо, то не верю, чтоб вы мне не сообщили,

Любите ли вы «тянули»,

Птичку «сплю»,

А также в науке «русский язык» прошли ли

Спряжение глагола «люблю»?

Старое воспоминание жалит.

Тени бежали.

И милая власть жива,

И серы кружева.

Ветер, песни сея,

Улетел в свои края.

Все забыло чары дел.

Лишь бессмертно вею

Я.

Только.

И, кроме того, ставит ли учитель двойки?

Примечания:

Вырей-Юг: — куда уносятся осенью птицы.

«Тянули» — лакомство.

«Сплю» — небольшая совка, распространенная в южной России.

Турки нередко бывают белокурыми.

Давид Бурлюк

О бродниках

Бродники известны летописи как особенные кочевые славяне в южной России. Дальнейшая судьба этого степного племени неизвестна. Принято выводить его имя от глагола: бродить, вести бродячий образ жизни. Между тем, приняв другое словопроизводство, можно прийти к заключена что это племя юго-западных степей. Принимало участие в завоевании Сибири. Допустим что народ этот получил название от особенного рода обуви, которую он носил. Обувь эта в отличие от сапога не имеет отдельной подошвы и выше щиколки туго перевязывается ремешком, чтобы мягкая кожа не спадала с ног. В древнейшее время она была обувью степного населения России, как свидетельствуют пластинки и украшения курганов.

В наше время ей нет в Евр. России, она вытеснена сапогами и лаптями. Но в Сибири до сих пор хорошо известно под именем бродни и предпочитается другой обуви за ту легкость и свободу движения, которую приобретает в ней нога, Пеший человек, обутый в бродни уйдет в 1 1/2 раза дальше, чем обутый в сапоги с их неподвижной подошвой. Внутрь бродней кладется солома, чтобы избегнуть ушибов; то-же делали и скифы как это видно из раздутости их ног. Эта скифская обувь была-бы удобнее сапог для пеших войск, в особенности в горной стране (в броднях нога цепко охватывает камни).