Садок судей - [11]
Шрифт
Интервал
Как неизбежно милостив удав.
Свои даря стократные слова,
Клубилося невнятной колыбели…
Чуть двигаясь, шептали: «раз» и «два»,
А души жуткие, как ландыши, слабели.
«Твоей бряцающей лампадой…»
Op. 13.
Твоей бряцающей лампадой
Я озарен лесной тиши.
О, всадник ночи, пропляши
Пред непреклонною оградой.
Золотогрудая жена
У еле сомкнутого входа.
Теплеет хладная природа,
Свои означив письмена.
Слепые прилежании взгляды.
Дождю подставим купола.
Я выжег грудь свою до тла,
Чтоб вырвать разветвленья зла,
Во имя правды и награды.
Объятий белых жгучий сот.
Желанны тонкие напевы,
Но все ж вернее Черной Девы
Разящий неизбежно мед.
«На исступленный эшафот…»
Op. 14.
На исступленный эшафот
Взнесла колеблющие главы!
А там — упорный черный крот
Питомец радости неправой.
Здесь, осыпаясь, брачный луг,
Волнует крайними цветами.
Кто разломает зимний круг
Протяжно знойными руками?
Звала тоска и нищета,
Взыскуя о родимой дани.
Склоняешь стан; не та, не та!
И исчезаешь скоро ланью.
«Монах всегда молчал…»
Op. 15.
Монах всегда молчал
Тускнели очи странно
Белела строго панна
От розовых начал.
Кружилась ночь вокруг,
Бросая покрывала.
Живой, родной супруг,
Родник, двойник металла.
Кругом, как сон, как мгла
Весна жила, плясала…
Отшельник из металла
Стоял в уюте зла.
«Ты изошел зеленым дымом…»
Op. 16.
Ты изошел зеленым дымом
Лилово синий небосвод,
Точася полдней жарким пылом
Для неисчерпанных угод.
И, может быть, твой челн возможный
Постигнем — знак твоих побед,
Когда исполним непреложный,
Жизнь искупающий — обет.
Сваливший огонь, закатный пламень,
Придет на свой знакомый брег;
Он, как рубин — кровавый камень,
Сожжет предательства ковчег.
«Пой облаков зиждительное племя…»
Op. 17.
Пой облаков зиждительное племя,
Спешащее всегда за нож простора!
Старик седой нам обнажает темя,
Грозя гранитною десницею укора.
Прямая цель! Как далеко значенье!
Веселые. К нам не придут назад.
Бессилие! Слепое истощенье!
Рек, воздохнув: «Где твой цветистый вклад?
Где пышные, внезапные рассветы,
Светильни хладные, торжественность ночей?..»
Угасло все! Вкруг шелест дымной Леты
И ты, как взгляд отброшенный — ничей!
Упали желтые, иссохшие ланиты,
Кругом сгустилась тишь, кругом слеглася темь…
Где перси юные, пьянящие Аниты?
О, голос сладостный, как стал ты глух и… нем!..
«Белила отцветших ланит…»
Op. 18.
Белила отцветших ланит.
Румянец закатного пыла.
Уверен, колеблется, мнит —
Грудь мыслей таимой изныла.
Приду, возжигаю алтарь,
Создавши высокое место.
Под облаком снова, как встарь,
Сжигаю пшеничное тесто.
Протянется яркая длань,
Стремяся за пламенем острым.
Будь скорое! Музыкой вспрянь,
Раскройся вкруг пологом пестрым.
Пускай голубое зерно
Лежит отвердевшим пометом…
К просторам и в завтра — окно.
Ответ многолетним заботам.
«Все тихо. Все — неясно. Пустота…»
Op. 19.
Все тихо. Все — неясно. Пустота.
Нет ничего. Все отвернулось странно.
Кругом отчетливо созрела высота.
Молчание царит, точа покровы прянно.
Слепая тишина, глухая темнота,
И ни единый след свой не откроет свиток…
Все сжало нежные влюбленные уста,
Все, — как бокал, где «днесь» кипел напиток…
И вдруг… почудились тончайшие шаги,
Полураскрытых тайн неизъяснимых шорох…
Душа твердит, не двигаясь: «беги»,
Склонясь, как лепесток, язвительных укорах.
Да, это — след, завядший лепесток!
Пусть рядом пыль свой затевает танец…
«Смотри» шепнул далекий потолок:
«Здесь он прошел, невнятный иностранец»…
А.М. Гей (Городецкий)
Лебедь белый
Лебедь белая плыла
Лебедь белая плыла
И до вечера с утра
Лебедь белая плыла
Лебедь белую звала
Белую звала.
И от берега поднялся стлался, стлался,
Расстилался темный вечер.
И от берега поднялся, вспыхнул,
Рдел и разгорался,
Грохотал, горел закат.
Лебедь белая отстала
Лебедь белая устала
Белую устала звать.
Отражался пятнами пожара
Без шипенья, без удара
В блеклом зеркале закат
И задернулось вздохнуло
Онемело небо-тело.
Велимир Хлебников
Зверинец
Посв<ящается> В.И.
О, Сад, Сад!
Где железо подобно отцу, напоминающему братьям, что они братья, и останавливающему кровопролитную схватку.
Где немцы ходят пить пиво.
А красотки продавать тело.
Где орлы сидят подобны вечности, означенной сегодняшним, еще лишенным вечера, днем.
Где верблюд знает разгадку буддизма и затаил ужимку Китая.
Где олень лишь испуг, цветущий широким камнем.
Где наряды людей баскующие.
А немцы цветут здоровьем.
Где черный взор лебедя, который весь подобен зиме, а черно-желтый клюв — осенней рощице, — немного осторожен и недоверчив для него самого.
Где синий красивейшина роняет долу хвост, подобный видимой с Павдинского камня Сибири, когда по золоту пала и зелени леса брошена синяя сеть от облаков, и все это разнообразно оттенено от неровностей почвы.
Где обезьяны разнообразно злятся и выказывают концы туловища.
Где слоны, кривляясь, как кривляются во время землетрясения горы, просят у ребенка поесть, влагая древний смысл в правду: есть хоцца! поесть бы! и приседают, точно просят милостыню.
Где медведи проворно влезают вверх и смотрят вниз, ожидая приказания сторожа.
Где нетопыри висят опрокинуто, подобно сердцу современного русского.
Где грудь сокола напоминает перистые тучи перед грозой.
Где низкая птица влачит за собой золотой закат со всеми углями его пожара.
Где в лице тигра, обрамленном белой бородой и с глазами пожилого мусульманина, мы чтим первого последователя пророка и читаем сущность ислама.
Еще от автора Велимир Хлебников
