Сад Поммера - [28]

— В печи и в плите ни уголька, ни теплой щепки, все было затушено. Я дважды глядела… — говорит Кристина мужу.

— Да ладно, — бросает, проходя, Поммер.

Единственное место, где что-нибудь еще можно спасти, это кладовка. Она чуть поодаль от огня, хотя в спальне мальчиков, которая помещается рядом, сущий ад. Поммеру прямо беда с мальчишками, они слишком разгорячились, и приходится строго-настрого запрещать — чтобы они не лезли в самый огонь. Лео пытается проникнуть подальше из кухни, но стоит ему открыть дверь передней комнаты, как в лицо ему бьет такой жар, что смельчак вынужден отступить, успев прихватить с собой лишь один стул. Зато мальчишкам удается вынести из кладовки и кухни почти всю утварь. И здесь на первом месте Лео, но не плошают и Ээди, Элиас, другие мальчишки.

Много собралось народу, а люди приходят еще и еще. Колодцу с журавлем достается, он того гляди истощится. В это время старый Кообакене по другую сторону школы берет верховодство на себя, отбивает от стены дома часть забора и с помощью мальчишек оттаскивает подальше.

Через сад, по грядкам моркови, между ульев тянется к ручью человеческая цепочка. Однако ведер мало, вода в ручье неглубока, чтобы наполнить ведро, приходится набирать воду другим ведерком. К тому же затушить огонь не удается, уже пылает весь дом; люди хлопочут больше для самоуспокоения.

Поммер выносит из кладовки бидон с керосином. Только это и удалось ему спасти из школьного имущества.

— К сараю, к сараю! — зычно приказывает он. — Здесь нет смысла тратить время.

Гнездо его горит. Тридцать семь лет обратятся в пепел. Воспоминания разлетятся огненными птицами по саду, в ручей и во двор волостного дома. Все исчезнет и растворится в мире.

Но сейчас ему некогда думать об этом.

Огонь бесчинствует и со стороны двора. Ааду Парксепп, который сегодня, как ни странно, трезв, прислоняет лестницу к забору сарая и лезет вверх. Цепочка подающих воду огибает дом и доходит до сарая, который того гляди загорится от жара. Ааду засучивает рукава, расстегивает посконную рубаху и начинает поливать воду на крышу. Крыша и стена — вот и все, что они еще могут спасти.

Светлеет.

— В печи и плите не оставалось ни уголечка, все затушили. Я два раза проверила, я не виновата, — снова говорит мужу Кристина.

— Ладно, ладно, что нам теперь об этом толковать, — роняет школьный учитель.

Он решил спасти школьные дрова.

Керосин и дрова, все, ради чего он ходил в волостной дом. Тридцать семь лет. Огненные птицы и тепло — вот и все.

Огонь обжег липы, языки пламени дочерна опалили деревья со стороны дома. Что теперь останется пчелам, чем наполнят они этим летом соты?

Мария озабочена, — сгорела матроска Сасся, да и ее собственное новое пальто. Что она скажет мужу, когда понадобятся деньги? Муж может снова потерять дар речи и опять, как раньше, оставлять ей на столе точно высчитанную сумму на питание. Но зачем ей это? Глядя на горящий дом, женщина чувствует, как сжимается сердце: господи, а если бы ребенок сладко заснул тогда в доме! Она прижимает спящего у нее на руках Сасся к груди, и где-то на краю ее сознания, будто на безветренной поляне, бродит мысль, и это — радость.

Но где все же Хендрик Ильвес, солдат и сапожник. Кто его видел?

Ааду Парксепп льет из ведра воду на крышу, нерезко и осторожно, как поливают огурцы, чтобы не выбить струей растения из почвы. Он думает о своих старых башмаках, которые недавно отдали в починку Хендрику. Вряд ли он теперь их увидит, а были они еще крепкие, с каблуками. Вот и Ааду понес ущерб; разве Хендрик, голодная крыса и пьяница, заплатит за башмаки, если он вообще еще жив. Если сгорел, пустельга, в доме, мир его праху. Но башмаков жалко.

Крыша обваливается, сверкающая струя искр взлетает к яркому небосводу. Душа дома отошла, вознеслась в небо.

— Господи! — вздыхают женщины и мгновенье еще стоят цепочкой, будто произносят в мыслях отходную молитву дому, где их учили читать. У пастушат невольно навертываются слезы на глазах, только Элиас изо всех сил пытается улыбаться. Что сказала бы Саали, если б увидела у него, большого парня, слезы на лице?

Трубы остаются торчать в полный рост.

Леэни хватает бабушку за юбку и удивленно смотрит на трубы. Ей непонятно, почему трубы стоят торчком, если все остальное с треском и шумом горит. Это так странно! Сами трубы тоже странные, черные и злые, будто сердятся на то, что они не обвалились.

— Бабушка, а почему трубы не падают? — спрашивает она.

— Они же каменные.

— Ну и что, если каменные… Они совсем некрасивые, бабушка.

Кристина гладит девочку по головке. Леэни зевает, всю ночь не спала, только теперь, на рассвете, клонит Ко сну.

— Бабушка, я хочу есть, — шепчет Леэни немного погодя. — Хочу ватрушку.

— Где я тебе сейчас, на пожаре, возьму ватрушку?

И все же ватрушку для Леэни находят. На приступке амбара, куда сложена спасенная еда, оказались и ватрушки.

Ватрушка, правда, закопченная, пахнущая горелым, отнята у пожара, но Леэни и она очень по вкусу. Увидев, что девочка ест, другие тоже чувствуют голод. Кристина наделяет их ватрушками, не забывая и чужих детей, чьи животы тоже подвело, пока они тушили огонь.