Сад памяти - [8]

Метр за метром углублялся он в землю. Выворачивал тяжелые камни, с любопытством всматриваясь в их запотевшие от столетнего холода бока; плотный грунт рвал взрывчаткой. Только на двадцать четвертом метре, через полгода после начала работы, наконец пошла вода. И все это время Иван Бурлака не шел из памяти.

Так пусть же и будет криница памятником брату, и тем бойцам, что легли у безымянного ручья в Восточной Пруссии, так и не утолив жажды, и тем, кто не вернулся в Росошаны. Семеро Бурлаков, четверо Комерзанов, восемь Мельников, трое Федорюков… Поставлю шестьдесят семь колодцев. Вода для солдата в жарком бою — все. Вы бы поняли меня, хлопцы…

Вот так и началась эта работа.

Вечерами Петр Антонович ставил в гараж трактор, наскоро ужинал и уходил из дома. В воскресенье начинал с утра. Марья Поликарповна говорила мужу:

— Иди, Петя, коль задумал. Поостерегись только…

Стояло жаркое лето. Чабан строил колодец в честь погибшего в двадцать лет Михаила Федорюка. Строил в поле, неподалеку от села. Место приглядел еще по весне, когда пахал здесь. Присматривался, прикидывал. Рассуждал: люди наработаются, где пыль им смыть, жажду утолить? До следующей криницы далеко, а я поближе поставлю. У воды и отдыхается и думается хорошо. Тут и о делах текущих потолковать можно — лето обещают засушливое, трудное, есть над чем всем голову поломать. Опять же Михаила вспомнят. Веселый, работящий хлопец был…

На четвертом метре бур заскрежетал о камни — их вытащили с ребятами, на шестом стал слегка сыпаться песок. Петр Антонович крикнул наверх: «Который час?» — и тут почувствовал, как ноги его намертво сдавило холодной тяжестью: сыпун! Он кашлянул для успокоения и попытался шевельнуться — песку сразу же прибавилось. Студеные тиски, словно бы подтягиваемые какой-то равнодушной силой, сжали теперь и колени. Стало душно, захотелось пить.

«Может, и тебя, Михаил Федорюк, мучила жажда в последнем твоем бою…»

Сейчас будет третий прыжок песка — к груди, горлу; тогда — все. Но не сделано и половины задуманного. Нет, надо выбраться. Ведь он и выжил у того ручья в сорок четвертом, чтобы память о хлопцах не ушла водой в песок, а через него, Петра Чабана, передалась другим, кто их не знал. Надо выбраться…

Наверху вспыхивали фонарики, звучали тревожные голоса. Чабан ухватился за веревку, обвязался. Ребята потянули — раз, другой: «Держись крепче, Антоныч!» Нехотя отпускал его сыпун. Долго возились парни. Сапог с правой ноги песок оставил у себя — в залог: чтобы вернулся колодезник.

Петр Антонович вернулся к работе на следующий день.

Сегодня Чабан — мастер каких поискать, с многолетним опытом. Знает, как одолеть плывун или сыпун, когда ждать первый водоносный слой. Уяснил давно, где сподручнее камнем укрепить колодезные стены, где бревнами, а где лучше спустить бетонные кольца или трубу. Благо, было и есть у кого учиться в Росошанах, да и в других селах их Кельменецкого района. Мы с первым секретарем райкома партии Василием Кирилловичем Панасюком многие версты исколесили по этим удивительным землям и красивых криниц — резных, разноцветных, с вкусной бодрящей водой — видели немало.

В полях, у асфальтовых трасс, на проселочных перепутьях стояли колодцы Ивана Горбатюка, Николая Мунтяна, Петра Дячука, других талантливых мастеров, чьи имена за давностью ушли из памяти нашего поспешного времени. Но вода — вот она, осталась. Осталось и мастерство, перетекающее живыми струями от старших к молодым.

Вдруг вспомнилась мысль древнегреческого мудреца Фалеса: все сущее возникло из воды. Конечно, это не так. Но почему, утолив жажду, мы так долго всматривались в неподвижную колодезную глубину? Взрослые люди, словно разгадки какой ждали в терпеливом молчании…

— Немало у нас в округе добрых мастеров, — нарушил молчание Василий Кириллович, — но среди них Чабан — профессор. А теперь вот известно стало, что колодцы он делал не просто…

Параллельно с этой работой шла другая — в классах росошанской средней школы под руководством военрука Николая Николаевича Ганина и учительницы Людмилы Сергеевны Каминской. Ребята пытались установить обстоятельства гибели невернувшихся земляков. Сделать удалось пока не слишком много: бывало, солдат погибал, а в следующем бою погибали те, кто видел его смерть. Но школьники не падали духом. О том, как был убит рядовой Иван Мельник, рассказал Григорий Ефремович Бурлака, первый председатель здешнего колхоза, сам оплаканный родней (на него пришла «похоронка»), чудом выбравшийся из подожженной врагом полуторки на подступах к Берлину. Под Краковом подкараулил храброго и удачливого пулеметчика Мельника немецкий снайпер. После тяжелого боя, во время которого Иван уничтожил десятки фашистов, затянулся он самокруткой, не зная, что затягивается в последний раз…

Колодец в его честь Чабан поставил на окраине села, у фермы. Как в бою, не давал себе отдыха и закончил работу за день.

Под Кенигсбергом сложил голову Пантелей Ганин, тоже пулеметчик: его с товарищем накрыла мина. В соседней Новоселице есть криница в память о солдате. Тридцать лет уже поит она проходящий и проезжающий мимо народ.