Сад огней - [6]

— А я и не сомневаюсь, — сказал Вебер.

Он протянул руку и взял со стола один из лежащих там альбомов, положил его на колени и раскрыл. Перевернул несколько страниц, закрыл; потом рывком поднялся, шагнул к Лепешеву и, держа альбом перед ним, стал листать.

— Зачем они это сделали? — яростно шептал он, перебрасывая страницы. — Зачем? Как они могли это сделать? Ну, как они могли, скажи? Зачем им это?

В альбоме были репродукции эглеанских картин: золотисто-палевые пейзажи, похожие на пламя свечей деревья, замысловатые узоры переплетенных ветвей, воздушные мосты, водопады и фонтаны, прекрасные женщины, солнечные дни и торжественные закаты, легкие города, холмистые равнины и горы, цветы и птицы… В каждой картине, в каждом рисунке была та гениальная недоговоренность, которая превращает лист бумаги, покрытый типографской краской, в широко распахнутое окно в мир, каждый раз в новый, — и каждый раз в такой же прекрасный и безбрежный, как все остальные…

— …Зачем они так? Они ведь знали, что там люди. Они ведь знали…

— Может быть, это и не они, — сказал неожиданно для себя Лепешев.

— А кто? — горько усмехнулся Вебер. — Тайная оппозиция? Эти… массоны? Плоско и старо.

— Масоны, — поправил Лепешев. — Нет, конечно… Представь себе, что когда-то давно эглеанцы готовились к отражению вторжения. Была создана система, уничтожающая все корабли, садящиеся на планету… Или даже не так, а просто они выдрессировали соответствующим образом свою планетку. Но вторжение не состоялось, о системе забыли. А теперь она сработала. А?

— Неплохо? — сказал Вебер. — Жаль, что мне не пятнадцать лет.

— Жаль, — сказал Лепешев. — Я тоже чувствую, что ты многое успел утратить.

— Хотя почему бы и нет? — сказал Вебер. — Во всяком случае, в эту версию все укладывается. Если бы ее удалось доказать… Слушай, а может, Эгле — тоже планета Предтеч?

— В смысле, что сами эглеанцы — это уже цивилизация второго порядка?

— Естественно. Им же все-таки не миллион лет. Я к тому, что эта оборонительная система была оставлена предтечами, они такие штучки любили.

— Я тебя понял. В таком случае, эглеанцы вообще ничего про нее не знают. Но все равно надо попробовать спросить.

— Я спрошу. Подумаю вот, как лучше сформулировать, и спрошу, — сказал Вебер.

— И вообще, попробуй порасспросить их о прошлом, — сказал Лепешев. Нутром чую, там должно быть что-то интересное.

— Да, наверное, — согласился Вебер. — Корни должны быть там.

— Ты с этим запросом долго провозишься? — спросил Лепешев.

— Часа три минимум. — Вебер взглянул на часы. — Давай к половине шестого…

— В рубку или к тебе?

— Лучше сразу ко мне.

В дверях Вебер обернулся.

— Слушай, а при чем тогда эти птицы? — спросил он.

Лепешев пожал плечами. Про птиц он забыл.

На самом деле, причем тут птицы? Птицы в схему не укладываются.

Да в какую схему? Нет еще никакой схемы, голая эвристика при полном отсутствии логики.

На одной логике тоже далеко не уедешь, напомнил он себе. Компьютеры сдались.

А все-таки давай попробуем по порядку…

Итак: благоустроенная планета. Чертовски благоустроенная, даже эквивалент подобрать трудно. Подарок судьбы или рукоделие? Скорее последнее, но точно не знаем.

Уничтожили три корабля — после посадки на планету. Что это за оружие такое, которое дает врагу время на посадку? Да и не только на посадку: первый корабль был атакован через сорок две минуты, второй — через двадцать девять, третий — через восемнадцать. Нет, если это и оружие, то крайне несовершенное. Кроме того, механизм действия: в первом случае атмосферное электричество, во втором — солнечные лучи, сконцентрированные гигантской воздушной линзой, в третьем — гравитация. И существенный ущерб нанесен самой планете, об этом мы как-то забываем.

Да, и птицы. Странные такие птицы, раньше они на глаза не попадались. Эглеанцы любят изображать птиц, но таких я что-то не припомню…

Ну-ка, еще раз. Благоустроенная планета — корабли — птицы… Все? Оружие — несовершенное. Так. Сокращается время реакции. Так. Что еще? Королева Эгле, у которой сожгли змеиную шкуру…

Слово-то какое — реакция… неплохо оно в этом контексте звучит. Ну-ка, ну-ка! Нет, ничего. Пустота. Свинцовая пустота.

Значит, так, сказал себе Лепешев. Сейчас ты ляжешь и проспишь ровно три часа. Когда встанешь, ты уже будешь все знать. Ты и сейчас уже все знаешь, осталось только уяснить это…

Он лег, не раздеваясь, и мгновенно уснул.

Ему что-то снилось, ярко и беспорядочно, но, проснувшись, он сразу все забыл.

Голова была ясной, как после долгого отдыха, и как с ним всегда бывало на новых местах, он не сразу понял, где находится. Только сев и увидев два пустых кресла, горящую настольную лампу и открытые альбомы на журнальном столике, он все вспомнил.

Он подошел к иллюминатору. Станция опять проходила над дневной стороной планеты, и, вглядываясь в контуры материков и островов, напрягая зрение, чтобы различить города и сады, Лепешев испытывал острую горечь и тоску, потому что теперь он знал и понимал все, что произошло, и это знание и понимание навсегда закрывали для него и всех остальных людей дверь в этот чудесный мир…

Но разве можно так, чтобы — навсегда? И даже не потому, что это нам нужно, жизненно нужно, что не одну сотню лет человечество стремится рассмотреть себя со стороны, дать объективную оценку целям и методам, и вот, наконец, встретило обладателей искомой, такой далекой от нашей, точки зрения… Все равно мы вернемся сюда, не можем не вернуться, вернемся, вооруженные новыми знаниями и новым опытом, и начнем все сначала, — и, может быть, с большим успехом. Но это будет уже потом — и без меня…