Сад лжи. Книга 1 - [33]

— Все хорошо, мама, — твердила дочка, пытаясь успокоить плачущую мать, сама не в силах сдержать слезы, уткнулась головой в шелк материнских волос. — Прошу тебя, мамочка, не плачь. Пожалуйста! Ты же видишь, я не потерялась. Ну потерялась, но не по-настоящему. И домой добралась. Сама! Конечно, мне помог полицейский, но я ведь знала дорогу. Слышишь, мама?!

Интересно, когда она поняла, что у других девочек матери совсем не такие, как у нее? Странно, вроде и одевались они совершенно так же, как она, и прически у них такие же, и покупки делают в одних и тех же магазинах, хотя в большинстве своем другие матери не такие стильные, как у нее.

Другие матери водят своих дочек в парк или, скажем, на кукольное представление. А мама ходила с ней по музеям, где они видели какие-то таинственные гробницы с позолоченными саркофагами из древнего Египта, залы, где выставлены великолепные полотна и всякие поразительные вещи, как, например, целая японская деревня, вырезанная на слоновьем бивне. Сколько перевидала Рэйчел картин с обнаженными пухлыми красавицами, над которыми парят розовощекие херувимы, вышитые бисером сумочки эскимосских умельцев… И всегда рядом с ней была мама. Она держала ее за руку и подробно объясняла все, что они видели, стараясь, чтобы дочка воспринимала окружающий мир как одно большое чудо.

Но, с другой стороны, у остальных девочек матери были куда спокойнее. Они не приходили в ужас при виде разбитой коленки, а накладывали на царапину пластырь или мазали зеленкой — с такой же легкостью, словно намазывали маслом ломтик хрустящего тоста. Они могли и накричать, и разозлиться. Но если ты, скажем, на каких-нибудь пятнадцать минут опоздала домой из школы или явилась с расквашенным носом, они не разваливались на куски прямо у тебя на глазах.

Впрочем, надо отдать ей должное, если случался настоящий кризис, мама держалась молодцом. Как в тот день, когда мама застала Рэйчел плачущей возле кровати папы. Твердо взяв за руку, мама вывела дочку в коридор. Ее зеленые глаза сверкали — не от слез, от гнева.

— Не сметь плакать! — резко бросила Сильвия в лицо Рэйчел, с которой до тех пор никогда так не говорила. — Ты ведешь себя так, будто он вот-вот умрет! Так вот запомни: он поправится. И полностью выздоровеет. И ради Бога, прежде чем ты вернешься к нему в палату, сходи в туалет и ополосни лицо холодной водой. Я не хочу, чтобы папа проснулся и решил, что мы сидим и оплакиваем его!..

Да, мама всегда оставалась для нее загадкой. Где-то Рэйчел вычитала, что трос, сплетенный из шелковых нитей такой же толщины, как стальной, куда прочнее. Ее шелковая мама и была этим тросом, гораздо прочнее, чем можно предположить…

— А разве для тебя так уж важно, пойду я или нет? — мягко спросила Рэйчел, глядя, как мама подносит чашечку к губам. Больше всего на свете она, как и всегда, желала, чтобы тень печали ушла наконец из маминых глаз.

Сильвия тихо опустила чашечку на блюдце.

— О, Рэйчел, это же не для меня, поверь, а для тебя. Неужели надо, чтобы я объясняла почему? Когда я была в твоем возрасте… — В ее глазах появилось мечтательное выражение, но она тут же заставила себя вернуться в настоящее: — Так вот, в общем, все было совсем неплохо. Но бывали моменты… одиночества. Да, молодой девушке следует больше бывать на людях, иметь свой круг молодых людей.

Рэйчел не могла не рассмеяться в ответ:

— В наши дни молодые люди совсем другие, мама.

При этом про себя она подумала: «Нынешние предпочитают не ухаживать, а трахаться!»

Рэйчел сразу же вспомнила о Джиле и похолодела.

За окном сеял дождик, капли нудно стучали в стекло. Скоро День Благодарения, потом и Ханука. Она уже позаботилась и купила для Джила роскошный шарф — голубой, кашемировый.

«Неужели я в него влюблена?» — подумалось ей.

Как ни пыталась она вспомнить момент, когда бы почувствовала в его присутствии хоть какое-нибудь томление, ничего не вспоминалось. А ведь девушкам вроде положено таять от прикосновения любимого, особенно вначале. Увлечена? Может быть, решила Рэйчел. Ей нравилось, как он смеется над ее глупыми шутками и потом выдает собственные остроты, куда более смешные. Нравилась его небрежная манера одеваться: то какая-нибудь кожаная куртка а-ля рокер и дешевые синтетические носки, то пиджак в стиле «Брукс Бразерс», забрызганные краской джинсы и мятая рубашка. А остроумные карикатуры, которые он рисовал в ее записной книжке, когда они вместе занимались!

Все было бы хорошо, если бы не его заорганизованность, его… чертовское самомнение: только-только начал изучать медицину в своем Хаверфорде и уже занимается своей будущей специальностью — грудной хирургией.

Рэйчел почувствовала, что начинает злиться, — сперва на него, потом на себя.

«При чем тут он, если это я сама фригидна?» — набросилась Рэйчел на свою глупую попытку свалить вину на Джила.

Она стала вспоминать свою первую влюбленность: ей только что исполнилось шестнадцать, лето, которое они проводили в Диле, на берегу океана, их дом был рядом с пляжем. Ей нравилось, когда Бак Уокер целовал ее. В душе сразу возникало приятное тепло. То же она испытывала и тогда, когда он, а потом и Арии Шапиро позволяли себе кое-что еще. Но стоило им дойти до определенного предела — и все… конец. Никаких теплых чувств, никакого сердечного замирания. Она ощущала прикосновение пальцев, сдавливавших ей грудь или шаривших между ног, но не испытывала никакого возбуждения. Впечатление было самым обычным — ну, скажем, как если бы она растирала тело мочалкой или намыливалась. В эти мгновения она постепенно, шаг за шагом, отдалялась от своих ухажеров — сперва мысленно, а потом и физически. Ей казалось, что она как бы покинула пределы собственного тела и смотрит на него с высоты. Словом, выступает в роли спортивного телекомментатора, этакого ведущего репортаж с места совращения: