Сад - [5]
— Все это изнеживает! Изнеживает!
Садовник идет прочь, несет масло и сыр в погреб.
Зима облачная, теплая. С Замковой горы видна смрадная мгла над Уппсальской равниной.
17 февраля, поздний вечер. Линней с садовником на болотистых лугах подле Лёвсты. Ярко светит луна. На горизонте черная зубчатая полоса леса.
Календарь указывает, что в одиннадцать вечера изойдет небольшое лунное затмение.
Садовник складывает ладони лодочкой, словно хочет что-то поймать. Это игра. Линней угадывает.
— Ракушки.
Он знает, что садовник якобы отыскал в здешней глине скорлупки мягкотелых. Скорлупки моллюсков из соленого Балтийского моря, добравшихся сюда еще до того, как морское дно поднялось и стало сушей.
— Mytilus edulis, мидия, — уточняет Линней. — Cardium edule, сердцевидка, с ребристой створкой. Tellina baltica, маленькая, плоская.
— Пощупай, — говорит садовник, зачерпывает горсть земли, сыплет Линнею на ладонь. — Пощупай!
Линней мнет в пальцах землю, скользкую, черную, блестящую в свете луны. Не говорит ни слова. Садовник глядит на него:
— Тут попадаются и колючий бычок, и камбала. Пятнышко тени наползает на край лунного диска.
— Крестьяне говорят, мы вроде как в заливе. Затемнение на краю лунного диска потихоньку исчезает.
Скоро поплывем домой, думает Линней.
Линней отпускает Руландера в Америку, в Суринам, наказывает ему прислать две сотни кошенилей, из них полсотни самок, вместе с материнским растением, кактусом опунцией, для разведения в оранжерее и использования в красильном деле, а стало быть, для подъема национального дохода.
Он стоит перед застекленными витринами, изучает их содержимое. Стоит долго, всматриваясь в каждый предмет. Чтобы хорошенько запомнить. Но временами взгляд задерживается на каком-нибудь экспонате чуть дольше необходимого, и тогда подробности других забываются. Он вязнет.
В такие мгновения он наверняка счастлив, пусть даже человек, именно тогда случайно вошедший в комнату, не видит на его лице улыбки.
В этот день заходят попрощаться Лёфлинг и Форсе коль.
Торжественно провозглашают, что в путешествии будут подобны пчелам, собирающим взяток со многих цветов, а не паукам, извлекающим нить из собственного брюшка.
Они спускаются к кораблю, Линней видит, как оба оглядываются и машут руками.
28 февраля, утро. Внезапно ударяет трескучий мороз. Линней, который всю жизнь боялся холода, не спешит вставать. Возле ворот ждет кучер, чтоб отвезти его в Уппсалу.
Кучер замерз на морозе и нетерпеливо стучит в ворота. Линней не отзывается. Садовник приходит кучеру на подмогу, отворяет дверь, снизу окликает Линнея.
Наверху молчат. Садовник, отчетливо, громким голосом:
— Карета из Бёксты за тобой. Кучер ждет.
В конце концов Линней кричит вниз:
— Хороший кучер всегда не прочь подождать!
А садовник — наверх:
— Хорошие раки всегда не прочь свариться заживо.
Линней:
— Крестьянин распознаёт растения; козы и коровы, вероятно, тоже их распознают. Но кто из них хоть что-то знает о растениях?
Линней возвращается домой в Смоланд — сестры и брат хворают. Не встают с постели. Возле кроватей расставлены свечи, но не зажжены. В комнате чисто прибрано.
Линней подходит к больным, щупает им лоб. Все трое в горячке.
Он забирается к ним под одеяло — пот смешивается с потом, тепло с теплом, его здоровье соединяется с их хворью.
Горячка отступает, они встают, выспавшиеся, ясноглазые, бодрые.
Однако следующей ночью горячка возобновляется. Сильнее прежнего — глаза у них мутные, тела безвольные.
Линней велит забить овцу, снимает шкуру и заворачивает в нее больных, чтобы прогнать смерть.
Ждет. Подносит руку к макушкам, к лицам. Хочет ощутить, как горячка уходит прочь.
Ветер. Садовник с Линнеем стоят в роще возле дуба, вяза и ясеня, слушают звон эоловых колокольцев.
— Как вещество стекло в исходном своем состоянии текуче, — говорит садовник. — При наших температурах оно твердеет. Но текучесть по-прежнему сохраняет. Просто коченеет. Но внутри все время чуточку шевелится.
— В таком случае, — замечает Линней, — стекло сродни водным моллюскам. Ведь они суть не что иное, как тонкая жидкость, заключенная в ракушку
Читая лекцию в Уппсале, он держит между пальцами длинную, узкую бумажную ленточку; многократно сложенная, она стала совсем маленькой. Для каждого раздела он разворачивает очередной ее кусочек.
Большой палец всегда отмечает заключительный раздел. Дойдя до этого места, он убирает палец и приступает к завершению. Вот как сейчас.
Он ведет речь о жерлянках. Говорит, что их крики слышны, когда крестьянам пора сеять хлеб. Рассказывает, как в Сконе жерлянки кричали под вечер. Сидели они совсем рядом, в лужах, а казалось, где-то далеко, этак в полумиле[3], звонят большие колокола.
Именно это, говорит Линней, представлялось ему весьма странным. Что лягушки совсем близко, а их крики доносятся точно из дальней дали.
Студенты молчат, размышляют. Бильберг, Окерйельм. Дубб, Рен, Бекстадиус, Бунгенкруна, Экбом, Сандберг.
Судя по выговору, родом они из Скуттунге, Вестерлёсы, Левене, Норрбю. Он видит, как они потихоньку отходят от него, возвращаются к родителям, в свои усадьбы.
Вернувшись в Хаммарбю, Линней повторяет садовнику раздел о жерлянках. Тот говорит в ответ:
