Сад Эпикура - [43]

— Мне кажется, Эпикур, что и самые мудрые из философов бывают несчастными, — сказал Медонт, когда Эпикур скрылся в шалаше.

— Бывают, — ответил Эпикур, выйдя из шалаша с кувшином. — Конечно, бывают. Но не так, как все. К тому же лучше с разумом быть несчастным, чем без разума быть счастливым. Веселье глупца не стоит слезы мудреца.

Эпикур отпил из кувшина несколько глотков воды и передал его Медонту.

— Что ты скажешь, Эпикур, если я снова к тебе приду? — спросил Медонт.

— Приходи. Мой дом для тебя открыт.

— И все же почему — наслаждение? Почему на доске, прибитой к воротам твоего сада, написано, что наслаждение — высшее благо? Ведь то, о чем ты говорил со мной, так мало имеет отношения к наслаждению, Эпикур.

— Пей, — сказал Эпикур, указав глазами на кувшин, который Медонт держал в руках. — Здесь родниковая вода.

Медонт напился и вернул кувшин Эпикуру.

— Хорошая вода? — спросил Эпикур.

— Очень.

— Она доставила тебе наслаждение?

— Да.

— Почему же ты в таком случае не выпил всю воду? Здесь еще много.

— Но я напился.

— Вот. Ведь я говорил о подлинных наслаждениях, а не о мнимых. Для поддержания здоровой жизни тела надо совсем немного. Все же прочие наши заботы должны быть отданы познанию, чтобы обеспечить здоровую жизнь души. Познание же — высшее наслаждение.

— Теперь я понимаю. Но люди, которые знают лишь то, что написано на воротах, думают, будто здесь не утихают пиры и веселье. У одних это вызывает зависть, у других ненависть, а ты расплачиваешься за это своим покоем и безопасностью, Эпикур. Сними доску с ворот!

— Нет, — ответил Эпикур. — Истина должна возбуждать либо зависть, либо ненависть, чтобы пробить себе дорогу в сердце. Ведь только мудрым она доставляет наслаждение. Равнодушные ей недоступны, а любопытные редки…

— Теперь я пойду, — сказал Медонт.

— Иди.

Медонт ушел. Эпикур остался на винограднике. Он снова взял полольную кирку и принялся за работу. Жить, занимаясь простой работой, — это первое счастье, потому что доступно всем. Это первое и естественное общение с природой. Но как много людей отказались от него, живут в праздности или в трудах, недостойных человека. Он срубал сорняки и рыхлил землю, схватившуюся после дождя корочкой. И там, под корочкой, еще хранилась влага, хранились запахи земли и корней. Он ступал босыми ногами по разрыхленной земле и чувствовал, как она похрустывает под его ступнями, щекочет их, охлаждая. Он задевал руками, плечами и лицом широкие шершавые листья винограда, когда полол под кустами, нагибаясь. Листья шуршали и радовались этим прикосновениям. Он знал, что это так, потому что и сам испытывал радость.

Человек в труде общается с природой и познает ее. И это второе счастье, которое приносит работа. И значит, тот, кто отказался от работы, отказался от всякого счастья: он не добывает ни пищу, ни здоровье для тела, ни пищу, ни здоровье для души. Конечно, можно заниматься неким подобием труда в гимнасиях — упражнять тело, можно размышлять, учась у философов упражнять ум. Но вот и омела[61] живет на деревьях, питаясь их соками. Чьими соками питаются афиняне? Соками тысяч рабов и ремесленников? Несчастны и рабы, и хозяева, потому что жизнь их лишена гармонии. Одни трудятся безмерно, и плоды их труда не принадлежат им. Другие потребляют, не затратив на добывание пищи и капли труда. Когда бы труд равномерно распределить между всеми, он стал бы и не тяжким, и времени отнимал бы немного. А умеренное употребление продуктов, отказ от всякой роскоши способствовали бы тому, что продуктов и других необходимых для жизни вещей всегда было бы в избытке. И оставалось бы достаточно времени для занятий науками и искусствами. Тогда и на вратах всей Эллады можно было бы написать слова: «ЗДЕСЬ УДОВОЛЬСТВИЕ — ВЫСШЕЕ БЛАГО». Удовольствие, как его понимают разумные…

Он плохо спал ночью, потому что, сам того не желая, еще и еще раз обдумывал все, что сказал в доме Антигона. И не только обдумывал, но и мысленно повторял сказанное. Беспокоило его также отсутствие Колота, то, как Колот ушел после разговора с ним, упрямо нагнув голову, и его дерзкие слова, сказанные перед уходом: «Ты идешь забавлять тирана, Эпикур». Жаль, что Колота не было в доме, теперь он не повторил бы эти слова, потому что Эпикур не забавлял Антигона. Он сказал даже больше, чем хотел и чем следовало сказать, когда бы не забыл об осторожности: «Я хотел к твоей воле прибавить мой разум. А надо бы прибавить мой разум к воле афинян».

Колот обрадовался бы этим словам своего учителя. Пожалуй, он и сам не сказал бы лучше, когда бы хотел надерзить Антигону. Правда, потом Эпикур отступил. На вопрос Антигона: «Что же мешает тебе сделать последнее?» — он ответил: «Старость. Только старость». Колот бы ответил: «Ничего!» И не только потому, что он еще молод. Страсть к борьбе — вот что отличает Колота от Эпикура. Но всегда ли существовала эта разница между ними? Ведь было время, когда Эпикур мечтал о славе Демосфена[62]. Что же изменило его? Неужели только годы? И годы, конечно. «Старость. Только старость», — сказал он. Но главным образом — убеждение, что лишь освобождение людей от пут невежества принесет им подлинную свободу. И когда он сказал, что следует прибавить его разум к воле афинян, он думал именно об этом, а не о подстрекательстве их к бунту, как понял его Антигон… И ничто не мешает ему делать это: у него много учеников, а у его учеников есть свои ученики. Пусть расходятся его мысли, как круги по воде, а когда они достигнут берегов, придет час всеобщей радости. Но какую гору заблуждений надо разрушить на этом пути!.. И все же она будет разрушена. Вот и Медонт, который еще недавно жег его сад и сжимал руки на его горле, пришел к нему за словами мудрости.