Сад чародея - [4]

Сердце темнокудрой девушки наполнилось беспокойством. Однажды сестры увидели, как она смотрит на свое отражение в блюде, наполненном водой, и плачет. Обняв ее, они спросили, отчего она грустит, ведь грусть им неведома.

— Он ушел! Он покинул меня! — только и ответила темнокудрая девушка.

И сестры больше ни о чем не спрашивали.

И снова пришла весна. И персиковые деревья однажды утром вновь покрылись цветами.

Вспоминая о прошлой весне, темнокудрая девушка с надеждой ждала рыцаря. Но напрасно.

Через несколько недель она снова его увидела. В другом углу сада. Со своей рыжекудрой сестрой. Они страстно целовали друг друга.

Темнокудрая девушка заплакала и, потеряв сознание, чуть не упала, но ее поддержала светлокудрая сестра, которая тоже все видела.

Но вот наступила осень, и любви рыжей девушки тоже пришел конец. Конечно же, рыцарь больше не приходил.

И ночь в спальне девушек наполнилась горькими вздохами. Только светлокудрая сестра спала спокойно, чистым холодным сном.

Старые совы недовольно качали головами, и наверняка думали:

— Ох уж эти девушки! Поспать людям не дают!

И вновь прошли месяцы, и сестер снова разбудил запах цветов персикового дерева. Они радостно вскочили, оделись и разбежались по разным углам сада. Две сестры ждали рыцаря.

Но в тот день с ним встретилась третья, светлокудрая девушка. И на следующий день тоже. А ее сестры ждали и ждали день за днем. Но напрасно. Однажды они увидели, как светлокудрая младшая сестра целуется с рыцарем. Южный витязь так сильно прижал девушку к себе, что у той перехватило дыхание. И сердца темнокудрой и рыжей девушек заколотились так, словно готовы были разорваться. Но ни одна из них ничего не сказала.

Прошло еще одно лето. Как и раньше, осенью рыцарь больше не приходил.

Зима прошла в тоске и разочаровании. Косули грустно понурили головы, и даже хлеб с солью их не радовал. А что до сов, то они всегда были довольно угрюмыми — и это, в общем, неудивительно.

Когда же персиковое дерево зацвело в четвертый раз, все три девушки томились в ожидании рыцаря в трех разных углах сада. Но рыцарь не пришел.

Через несколько дней сестры поняли, что он не придет никогда.

Ночами, когда в их комнате спят столетние совы и шаловливые косули, девушки коротают время за прялкой и сказками, молча глядят на пламя свечи, а потом говорят и говорят — только о нем, только о рыцаре, пришедшем весной и ушедшим осенью — и обманувшем всех троих.

Пламя свечи отражается багровыми отсветами в слезах девушек. И старые совы хмуро качают головами:

— Ох уж эти девушки, поспать спокойно не дадут!

Вот она — старая история о трех девушках.

Маришка у матери Перевод Е. Сочивко

Маришка — это моя бабушка. Вот уже целых тридцать лет, как Маришка не встречалась со своей матерью. Хотя ее родной город, где все еще живет Майко (так мы зовем прабабушку), находится совсем недалеко от нас. Правда, на поезде туда можно добраться только с пересадкой, и потом еще ехать сорок пять минут на машине, и поэтому — по крайней мере, именно это она всегда говорила в свою защиту — Маришка так долго откладывала эту поездку. А ведь дочь она хорошая: всегда вовремя вспоминает о маминых именинах:

— Ой, а ведь завтра у мамы именины, надо бы ее поздравить. Бедняжка, и что-то она сейчас там делает…

Но в другие дни о Майко вспоминали редко. Иногда до нас доходили слухи, что она пристрастилась к вину и прочему спиртному и даже бутылочку рома может усидеть, если та попадет ей в руки. Такие домыслы Маришка яростно отвергала:

— Быть того не может, мама никогда не любила вина — никогда, с тех пор как я себя помню! На нашем венчании с моим покойным мужем Пинтером, она с трудом одолела полбокала, за новобрачных. Придумают же такое! Вот как-нибудь поеду и сама проверю.

И напрасно я объяснял, что если человеку уже девяносто пять, ему может захотеться вина, и это неудивительно, ведь сердце уже устало и замедляет ход. Маришка возмущенно перебивала:

— Может она и старая, но здоровая! Вот посмотри-ка на меня — мне семьдесят! И хоть бы что! Зачем мне вино? Чашечку кофе утром и еще одну после обеда, а больше ничего и не пью весь день.

Что же касается визита — с ним все как-то не складывалось. У внуков родились дети, и за одно лето моя бабушка Маришка стала прабабушкой, и одну за другой выхаживала после родов всех новоиспеченных матерей.

Но этим летом мне и самому захотелось навестить Майко и, наконец, результатом моих долгих уговоров стало такое письмо:

«Дорогая мама, если позволит время, приеду на следующей неделе. Дома все здоровы. У Маргит родился сын.

Уважающая и любящая дочь, вдова Дюлы Пинтера, урожденная Маришка Доннер. Если на следующей неделе не приеду, то через две недели уж точно».

Мы приехали к Майко уже слегка прохладным желтым августовским днем.

Первое, что мы почувствовали, зайдя в ее комнату, был тот особенный тонкий запах, какой бывает только в комнатах очень старых женщин — в нем сливались ароматы мяты, запылившихся писем, хорошо выглаженного и, должно быть, пожелтевшего белья, крошечных шкатулочек с драгоценностями, ладана и герани.

Прабабушка сидела в огромном кожаном кресле у окна, и смотрела перед собой с характерным для слепых мечтательным выражением лица. Свет, льющийся с улицы, ложился яркой белой полосой на ее тонкое бледно-желтое лицо. Она была одета во все черное, и ее серебристые волосы тоже прикрывал капюшон черной накидки.