Сабля князя Пожарского - [7]

— Четверть четверика гороха без червоточинки, — сказал он. — И бредут бобры в сыры боры, бобры храбры, до бобрят добры. Авось хоть немного в светлице будет тихо.

В сени с крыльца вошел человек и распахнул дверь в горницу.

— Мир дому сему, — негромко сказал статный русоволосый молодец в простом тулупчике, но с богатым меховым колпаком в руке.

Тулупчик распахнулся, под ним был туго перепоясанный синий кафтан, а на поясе — длинный нож немецкого дела, с костяной рукоятью, в занятных ножнах — эти ножны имели на себе еще кармашек для другого клинка, вершков трех в длину.

— Гаврила! — воскликнул Чекмай. — Слава те Господи! Вернулся! Ну, что, как?

— Помер дед. Я его в живых не застал.

— Господи Иисусе, царствие небесное… — зашептали, крестясь, женщины.

— Никто не вечен, а Ивану Андреевичу, поди, уже восьмой десяток шел, — сказал Глеб. — Но у него там, в Вологде, семья была, жена и сынок. Где они?

— Я их там оставлять не стал, с собой привез. Сейчас они у вас, дядька Митрий, отдыхают с дороги. А мне сказали, что ты с матушкой и с Олешей пошел к дядьке Чекмаю, ну так я — сюда…

Старшие дочки Настасьи приходились дедову младшему сыну Никите, как это ни забавно, племянницами, а Гаврила — племянником. Они были детьми дедова покойного сына Михайлы. И Гаврила именно туда должен был привезти отрока Никиту с его матушкой Авдотьей. По крайней мере, он так полагал. У Настасьи, впрочем, было иное мнение.

— Царствие небесное, — молвила Настасья. — Грех чего дурного сказать, свекор он был хороший, добрый. Садись сюда, сынок, соскучилась я по тебе. Обниму хоть… Сколько не виделись!

Гаврила стал рассказывать, как доехал до Вологды, как исполнил поручения и отдал в воеводской избе грамоты из Земского и Стрелецкого приказов, как не сразу нашел дедово жилище, какой спор вышел с его вдовой.

Авдотья не хотела уезжать из Вологды. Не то чтобы ей было там хорошо, а просто — не хотела. Там жили две ее замужние дочки, Аннушка и Василиса, с мужьями и детьми. Гаврила стал объяснять: Никите, сыну покойного деда, стало быть, Гаврилиному родному дядюшке, лучше жить на Москве, где он сможет учиться и готовиться к службе. А что за учеба и что за служба в Вологде?

Авдотья возражала: в Вологде спокойнее, чем в Москве, и казачьи отряды под городские стены не подступают. Гаврила напомнил: пока ополчение шло освобождать Москву, Вологду легко взяли польские и литовские люди, с ними — бунташные казаки. Как они подошли к городу незамеченными — непонятно; стрельцы в тот день пили, гуляли и всячески веселились, воеводы не отставали, караул у ворот был мал и неопытен. Три дня грабили Вологду, многих жителей убили, церкви разорили, на прощание город подожгли. Старый Деревнин нюхом чуял — быть беде. Он вовремя увел своих, жену с младенцем, дочек с новобрачными мужьями, в леса за Дюдиковой пустынью. Авдотья это помнила, но в Москву не желала.

Лаялись, лаялись, наконец вмешалась Аннушка, припомнила матушке какие-то загадочные былые грехи. Дальше уже спорили мать с дочерью, а Гавриле слушать это надоело, и он пошел прочь — погулять по Вологде. Было ему что вспомнить — несколько месяцев там прожил в пору Смуты, когда дед, ожидая больших неприятностей от поляков, увез в Вологду с помощью приятеля-купца свое семейство — жену с дочками и вдовую невестку с внуком и внучками.

На помощь Аннушке пришла Василиса, общими усилиями они мать уломали и помогли ей собраться в дорогу. Еще какое-то время ждали обоза на Владимир. Потом во Владимире ждали обоза на Москву. Бог миловал — добрались благополучно.

— Душа моя, пора и честь знать, — сказал жене Глеб.

— Да и нам, — добавил, обращаясь к Настасье, Митя. — Ты, Гаврюша, тут ведь останешься? А то — приходи к ужину!

Женщины отправились наверх, за детьми, и задержались на лестнице.

— До чего ж глуп мужеский пол, — прошептала Настасья. — Как дети малые, до десяти сосчитать не умеют.

— Нишкни, — одернула ее Ульянушка. — Кому какое дело?

— А такое — отчего мне теперь заботиться о невесть чьем сыне? Как по пальцам месяцы сочтешь — так и выходит, что Никита — не от покойного свекра. А им и невдомек!

— Коли твой покойный свекор его крестить, как родного, велел, стало быть — так ему надо. Не станешь ведь теперь с покойником спорить.

— Так как же быть?

Ульянушка вздохнула. Она все прекрасно понимала, считать умела, Авдотью не одобряла. Но и обсуждать с Настасьей Авдотьины грехи не желала.

Одно было женщинам ясно: впутывать в это дело мужчин нельзя. Раз уж Гаврила привез Авдотью — придется держать языки за зубами. Иначе — непонятно, куда же ее с сыном девать. Не то чтобы Глеб и Митя были такими уж несокрушимыми праведниками… Но святость супружеского союза они понимали по-мужски, без снисхождения к оступившейся женщине.

Потом всех ребятишек одели и повели домой. За неубранным столом остались Чекмай и Гаврила.

— Жаль деда, — сказал Гаврила. — Годы, конечно, и хворобы…

— Не всякий до того дня доживет, чтобы внука увидеть взрослым молодцом.

— Так ведь не увидел…

— Он все про тебя знал. И ты ему весточки передавал, и я — при случае. Думаю, он за тебя радовался.

— Он всегда хотел, чтобы я в приказе служил, а не князю. Хотел — в Земский меня определить, где сам чуть не сорок лет прослужил.