С. Ю. Витте - [61]

VI

20 мая 1905 г. я случайно завтракал у Витте. Кроме меня был еще гость – Б. М. Шапиров. С. Ю. пришел к завтраку, как всегда, довольно грязный, в пиджаке с пятнами, не вполне застегнутый, но на этот раз он имел особенно неприглядный, озабоченный, даже больной вид. Сначала разговор не клеился. Я наконец заметил, что ждал от этого завтрака много, ибо питал надежду услышать от С. Ю., что он думает о поражении нашего флота, о будущих реформах и т. д.

Тогда С. Ю. разговорился – говорил довольно много под конец завтрака и потом заходил по комнате и продолжал рассказывать.

«Прежде всего, – сказал он, – я должен вам подчеркнуть, что ведь ушел – правду сказать – из-за войны. Шесть месяцев я говорил государю про опасность войны и противился всеми силами всему, что могло бы вызвать войну. В результате он меня выгнал. В прошлом году в июле, когда я был в Берлине, мне с японской стороны предлагали мир на очень выгодных условиях, и я очень этому сочувствовал, ибо предвидел то, что случилось. Тогда же я написал государю и переслал все документы. Ответа я никакого не получил. На все, что я теперь вам говорю, у меня имеются документы. Затем я вторично писал государю о том же – никакого ответа. Тогда, летом, можно было ограничиться уступкой протектората над Кореей. После Мукдена опять написал государю такое письмо, какое он навряд ли когда-либо читал. Ни звука ответа. Что же поделать с таким упрямством и самомнением! Видимо, меня тоже считает за „Филиппа“[111], только обратно, за какую-то дьявольскую, злую силу. Какая бы у меня репутация ни была – что я покровительствую жидам, что я революционер, анархист и т. п., – но нет у меня репутации дурака, да все же я председатель Комитета министров. Вы хотя и знаете государя, но не так, как я. Я его знаю, как свои карманы. Он и его характер – причины всего несчастья. Не вините нас – министров, мы здесь ни при чем. Да вот, знаете вы, кто виноват в отправке эскадры Рождественского? Один государь пошел против всех. Кто-то через прислугу выкрал у жены Рождественского последнее его письмо. Не знаю, кто это сделал, но думаю, что это письмо очутилось в руках в<еликого> к<нязя> Александра Михайловича. В этом письме Рождественский писал жене, что „команда моей эскадры – разбойники, хулиганы, сброд. При плохих судах и артиллерии можно себе представить, что нас ожидает“. Это письмо Х. показал государю. Он неохотно слушал и не хотел читать. Х. настаивал. Государь приказал оставить письмо ему. Х. не согласился и просил прочитать письмо при нем. Государь прочитал, ничего не сказал и пошел завтракать. За завтраком в присутствии того же Х. государь заговорил об эскадре, о прекрасном ее состоянии, об отличном духе команды и выражал полную надежду, что она удачно исполнит возложенную на нее задачу.

Вот вам, – сказал С. Ю., – образчик характера государя Николая II.

Вот вам еще пример. Давно я проводил идею об упразднении телесного наказания, но безуспешно. Вы знаете, что большинство наших государственных людей нули или п<одле>цы. На них можно действовать только нахрапом, чтобы не встретить гнусных подвохов, оппозиции и т. д. Для государя же нужен случай. Я воспользовался рождением наследника и предложил государю исполнить наконец вышесказанное. Он согласился и приказал заготовить проект указа. Это было исполнено. На полях государь написал: «Телесное наказание отменяется, кроме случаев неповиновения начальству и бунтов». Понимаете вы?! Ведь это был бы позор… Я ведь тоже должен оберегать его престиж и поехал с ним объясняться – с трудом и неприятностями мне удалось заменить эту резолюцию. Вскоре после этого как-то говорил за завтраком, что в датском парламенте проект закона о телесном наказании – по нашему мнению – хулиганов. Государь заметил, «что в свободной стране и у меня телесного наказания больше нет». Это очень характерно: похвастал при других тем, что с таким трудом и такой борьбой мне удалось провести; и сказал он это, чтобы хвастнуть и пустить шпильку императрице Марии Федоровне. Но это ведь не значит, что через час в своем кабинете он не сказал Трепову, напр<имер>, при докладе о каких-либо уличных беспорядках: «Отчего вы не выдрали их тут же?» Вот его характер.

С большим трудом я провел указ о веротерпимости. Он дал согласие. Сделал, пошел! Ведь понятно, что эта реформа немалая, почти такая же, как освобождение крестьян. Знаете, как эта реформа была проведена – без всякой торжественности, даже без манифеста. А почему это? Чтобы по возможности умалить значение этого акта, оставить его в тени, не придавать ему значения, чтобы потом делать купюры. Он продержал поданный мной список членов комиссии по проведению этой реформы 1 ¹/₂ месяца. Я предложил ряд кандидатов из числа тех лиц, которые интересуются этим вопросом и сочувствуют ему. Между прочим, я предложил в председатели Куломзина, Тернера… Государь не назначил ни одного моего кандидата, а подобрал графа А. П. Игнатьева и ему подобных, – Игнатьева, который известен своей слепой принадлежностью православию и видит в этом акте падение России. <…> Вы понимаете, что станет скоро с этим законом?!. В одном заграничном юмористическом журнале государь изображен стоящим за столом, в одной руке карандаш и в другой – резинка. Вот все наше горе. Не предвижу ничего хорошего.