С. Ю. Витте - [62]

Несомненно, что приведенные слова С. Ю. рисовали все в слишком густых красках и, к сожалению, в то время в нем много говорили личные обиды. Вскоре после своего назначения представителем России на мирной конференции он так страстно не говорил бы.

В параллель с рассказом С. Ю. Витте о посылке на Восток эскадры Рождественского я приведу один небезынтересный эпизод.

Осенью 1904 г. я был вызван на консультацию с лейб-хирургом Гиршем в Петергоф к вел<икой> кн<ягине> Ксении Александровне. По окончании осмотра больной и обсуждении вопроса о болезни вел<икой> княгини Г. И. Гирш, всегда очень хладнокровный и индифферентный, стал очень горячо говорить мне о волновавшем всех вопросе: будет ли отправлена эскадра на Восток или нет? Видимо, вопрос этот очень волновал придворные круги и горячо дебатировался при дворе, в мире военных и моряков.

Существовали два течения: одни стояли за посылку эскадры; вторые, утверждая, что суда и артиллерия никуда не годятся для серьезного боя, доказывали невозможность и опасность посылки такой эскадры в Тихий океан против отлично оборудованного и вооруженного японского флота. Точно сказать, кто, собственно, убедил государя в том, что эскадра в отличной боевой готовности, я сказать не берусь, надо думать, что за этим стояло Морское министерство и генерал-адмирал вел<икий> кн<язь> Алексей Александрович, который тогда уже сильно опустился и больше интересовался своей француженкой, чем флотом. Против посылки эскадры, главным образом, был вел<икий> кн<язь> Александр Михайлович и большинство моряков. Сильно противился этой авантюре и тогдашний флаг-капитан, честнейший и прямой человек – адмирал Н. Н. Ломен. С последним я был в дружеских отношениях, но, сколько помнится, он избегал по возможности разговаривать со мной на эту очень волновавшую его тему, хотя и говорил в общих словах о своих больших опасениях и всяких возможностях, если партия Морского министерства возьмет верх. Государь по обычаю колебался и, в сущности, таил свое мнение в себе. Лишь Г. И. Гирш видимо поддался убеждениям противников Морского министерства, и я первый раз видел его возмущающимся. Во всяком случае, было ясно, что при дворе идет очень ожесточенная борьба двух партий.

Вел<икого> кн<язя> Александра Михайловича дома не было – он был на смотре судов с государем, и великая княгиня просила нас подождать его возвращения.

Вскоре приехал вел<икий> кн<язь>, пришел к нам, выслушал наше мнение о болезни жены, но, видимо, не придавая большого значения этой болезни, очень скоро удовлетворился нашими заявлениями. Несомненно, голова его была занята чем-то другим. По окончании наших медицинских разговоров Гирш спросил вел<икого> князя, в каком положении вопрос о посылке эскадры. Князь ответил: «Слава Богу, только что, выходя из шлюпки на пристань, государь сказал мне, что он решил эскадры не посылать. По крайней мере мы теперь можем быть покойны, что это несчастье отстранено». – «Ну, слава Богу», – сказал Гирш.

Не помню, когда именно, но очень скоро после этого разговора, помнится мне, что чуть ли не на другой день, я узнал из газет о приказании Рождественскому выступить, и… эскадра ушла! Цусима была предопределена!..

Вельяминов Н. А. Встречи и знакомства: Воспоминания. II. Граф Сергей Юльевич Витте // РГАЛИ. Ф. 1208. Оп. 1. Д. 3. Л. 3–23, 36–39 об. 79–86 об. 93 об.–95., 105 об.–117 об.

В. С. Нарышкина-Витте Воспоминания русской девочки Продолжение

Часть первая

XIV. Дом

Густой туман над городом медленно рассеивается. В матовом небе сочится неуверенный свет. И понемногу вырастает огромное красное здание, вытянувшееся вдоль канала. Это Министерство финансов… Серая уродливая Мойка и этот дом были для девочки неразрывно связаны со всей ее сознательной жизнью. Она знала каждый камень между Певческим мостом и Полицейским, и каждому обитателю этого квартала была знакома маленькая брюнетка, которая регулярно прогуливалась здесь в компании кубообразной англичанки и крупного сеттера. Годы летели быстро. Ребенок рос, как дикий тростник среди людей. Вид широкого квадратного двора, на который выходили окна ее комнаты, не слишком изменился. Те же костлявые и плохо ухоженные лошади были запряжены в дрожки швейцаров. Те же бородатые сторожа в просторных козлиных тулупах, с торчащими из-под шапки красными носами мели грязную мостовую. Тот же старый вахтер с наивным и сосредоточенным выражением лица, в меховом кафтане, надетом поверх русской рубахи, сновал с озабоченным видом. Огромная золотая медаль, висевшая у него на шее, блестела издалека. Мальчишки играли в бабки под грозные и бранные окрики кучеров, которые мыли министерскую карету. Проходя с мисс по этим знакомым местам, девочка часто видела под сводами ворот дочек дворников. Они тоже превратились в подростков. Некогда они стояли там в тулупах и клетчатых платках и кланялись маленькой барышне, которая дарила им подарки на Рождество. Они восхищались ею от всей своей детской души. Теперь они учились в училище, куда их приняли по протекции их господ. Модные шляпы сменили скромные платки, а место былой симпатии заняла ненависть. Они смотрели на девочку враждебно, потому что она была привилегированной и жила в роскоши, а они, обездоленные, – в состоянии, близком к нищете, потому что ее отец был министром, а их – дворником. Не подозревая об их враждебности, девочка весело и дружелюбно им улыбалась. Она любила здесь всех. Ее нежные чувства распространялись и на сурового чинного консьержа, снисходительно встречавшего посетителей, и на угрюмого ночного сторожа, с ворчанием обходившего двор. Недолюбливала она только агентов тайной полиции, которые ходили взад и вперед перед министерством. Они всегда были в мягких фетровых шляпах, галошах и с зонтиками. Где бы они ее ни встретили, они уважительно приветствовали ее. Эта явная почтительность приводила ее в отчаяние: каждый прохожий мог догадаться об их профессии.