С. Ю. Витте - [220]

– Я только что имел долгий разговор с господином Витте. Исключительно интересно. Какой ум! Какая точность выражений!..

– С кем вы только что говорили? – угрюмо перебил второй.

– Да с Витте же, черт возьми!

– Хорошая шуточка! И где же вы его нашли?

– Это тот господин с седой бородой, который играл с ребенком в фуражке. Те русские, которых вы сразу же заметили в купе… Редакция должна получить мое интервью; если телеграф его вовремя передаст, оно появится уже в вечернем выпуске…

III. В Зимнем дворце

Февраль 1906 г.

Начался новый год; тучи продолжали сгущаться. На календаре было 15 февраля; граф Витте у себя в кабинете был погружен в глубокие размышления. Вот уже его внуку исполнился год: каким будет его будущее? Проживет ли он сам достаточно, чтобы вывести в люди этого ребенка, сделать его таким, как он мечтает? Он взял со стола единственную украшавшую его фотографию и стал внимательно всматриваться в милые черты. Как изменился Лёва за те шесть месяцев, которые он его не видел! Он с трудом узнавал его. В это мгновение его взгляд упал на телеграмму, которую получила из Брюсселя его жена. Ее отправили русские революционеры.

Они требовали безотлагательной отмены приговора террористам, вынесенного военным трибуналом под Иркутском. Если смертная казнь будет приведена в исполнение, они немедленно отомстят, уничтожив дочь и внука премьер-министра, находившихся в Бельгии. Естественно, Витте не мог предпринять никаких мер в ответ на такие угрозы; он ограничился тем, что переслал письмо в охранку; но он не мог не думать об этом:

– Убить ребенка, – сказал он вполголоса, – неужели они на это способны? Почему этот невинный малыш должен отвечать за то, что фамилия его деда Витте и что он в это трудное время оказался премьер-министром империи? Если бы террористы выбрали жертвой меня, это было бы честно, я могу заплатить такую цену ради своей страны.

Он вспоминал, как во время обеда в столовой дома на Каменноостровском ребенок всегда был вместе с бабушкой и дедушкой и, удобно устроившись в коляске, бросал на пол игрушки, когда считал, что о нем забыли. Какими далекими и светлыми казались эти времена по сравнению с нынешними! Устало опираясь о подлокотник кресла, он встал и подошел к окну. На дворе сияло солнце, как будто небо издевалось над нашими земными горестями.

Зазвонили колокола. Какими неуютными казались ему просторные залы Зимнего дворца! Воображение переносило его далеко отсюда, в Брюссель, в уютный дом на авеню Луиз, где под густыми каштанами гулял Лёва с сердитой няней и невозмутимой кормилицей.

Его размышления прервал приход секретаря, сообщившего, что совет уже собрался и его ждут. Тяжелой походкой Витте направился на встречу с коллегами. В то время когда он покинул свой кабинет, во дворец вошла кормилица, одетая по французской моде и нагруженная свертками. Осанистый консьерж, грудь которого была увешана медалями, поднял голову от газеты, снял пенсне и в удивлении уставился на вошедшую. Она просила проводить ее к графу Витте; помощники его превосходительства консьержа уже собирались выпроводить ее, когда вмешался один из служителей министра, проведший у него уже многие годы.

– Постойте, – сказал он, – это же Татьяна, кормилица внука его превосходительства. Нужно как можно скорее сообщить ему, ведь графини нет.

Тон консьержа мгновенно переменился.

С бесконечной почтительностью кормилицу провели в маленькую приемную у кабинета министра и попросили ее там подождать.

Простая крестьянка из Псковской губернии сидела в кресле в Зимнем дворце, где во время приездов в Петербург жил сам царь. Когда-то она, наверно, умерла бы от страха, а теперь спокойно осматривалась вокруг. Она уже столько всего повидала: чужие страны, города, моря, где пенные волны походили на горы, поезда, которые неслись так быстро, что от одной мысли об этом кружилась голова.

Она разложила вокруг свои многочисленные свертки с брюссельскими покупками и принялась их пересчитывать. Здесь были сарафаны из шелестящего шелка, там ткань на парадный костюм для ее мужа Егора. И, наконец, самое ценное, в тройной обертке, – ботинки из желтой кожи, в точности такие, как носила летом ее госпожа. Вот будет радость, когда на день святых Петра и Павла, престольный праздник в их деревне, она пойдет в них на службу! Пока она предавалась этим мечтам, служитель Карасёв говорил дежурному чиновнику:

– Мне необходимо любой ценой переговорить с председателем совета по срочному делу. Я знаю, что он будет очень рассержен, если я ему не сообщу об этом.

Он вошел на цыпочках в зал заседания совета. Прения были бурными. Председатель был в плохом настроении и нервно крутил в руках карандаш. Карасёв осторожно приблизился к нему и прошептал на ухо:

– Только что приехала Татьяна; она ожидает в кабинете вашего превосходительства.

При этих словах лицо Витте преобразилось.

Он обратился к коллегам:

– Позвольте мне отлучиться на секунду? Меня зовут к телефону по делу высочайшей важности; я вернусь через несколько минут.

Он поспешно вышел. Его походка стала легкой. Дежурные чиновники, трепетавшие перед лицом властного начальника, не могли понять, что же произошло. Государственный муж почти бежал навстречу Татьяне, и это было выше их понимания.