С. Ю. Витте - [218]

* * *

Из маленьких слабостей Витте: он стеснялся своего незнатного происхождения. И при всяком подходящем случае любил говорить, что его родной дядя – известный генерал Фадеев, а главное – что с материнской стороны он связан с семьей Долгоруких. Целая стена в его кабинете была увешана портретами князей Долгоруких.

Об этих своих «предках» он мог говорить часами, и нельзя было доставить ему большего удовольствия, как спросить, в каком он родстве с Михаилом Черниговским (из Долгоруких), умученным в Орде.

Витте немедленно устремлялся к портретной стене и начинал с увлечением объяснять генеалогию Долгоруких.

За столом Витте ел довольно непринужденно, нет-нет да и поможет себе пальцами. Вспомнив, с испугом взглянет на графиню Матильду Ивановну: та этого терпеть не могла и, если замечала «непринужденность» С. Ю., смотрела на него строго-престрого. Взгляд ее выражал:

– Граф, – ешь по-графски.

П. Л. Барк рассказывал мне о маленьком случае, характеризующем эту «непринужденность» Витте. У него был парадный завтрак с представителями дипломатического корпуса. Подали цыплят. Витте уплетал цыпленка и для удобства держал цыплячью ножку в руке. Он увлекся захватившей его темой и горячо что-то доказывал, размахивая цыпленком. Лакей, менявший в эту минуту тарелки, унес пустую тарелку Витте.

Кончив горячую речь, Витте с торжеством оглядел окружающих и хотел было положить обглоданную косточку на тарелку, – а тарелки нет. Не смутившись ни на секунду, он швырнул косточку под стол и как ни в чем не бывало продолжал беседу…

* * *

Витте не любил просьб. В хорошем настроении он сам шутил над этим своим свойством:

– Когда у меня просят содействия, я прежде всего даю сочувствие…

Руманов А. Штрихи к портретам: Витте, Распутин и другие // Новое русское слово. 1961. № 17576 (23 апреля); № 17583 (30 апреля); № 17682 (7 августа).

В. С. Нарышкина-Витте Воспоминания русской девочки Продолжение

Часть вторая. Граф Витте и его внук

Памяти того, кто вдохновил эти страницы.

В. Н.

I. Белый дом на Каменноостровском

В белом доме на Каменноостровском шторы в кабинете Сергея Юльевича Витте были, как обычно, наполовину спущены. Улица была почти пуста. Изредка темными запятыми на снегу проезжали сани. Плохонький деревянный дом напротив, выкрашенный коричневой краской, в котором расположился трактир, был весело освещен. В окнах виднелись люди за столами. Половой в ситцевой рубахе без конца наполнял самовар, и он светился золотым пятном. Медленным, тяжелым шагом хозяин комнаты подошел к окну. Он машинально наблюдал за происходящим в гостинице; но мысли его были далеки от этой банальной картины! Он думал о двух вещах, которые были для него дороже всего на свете: своей стране и своем внуке. Оба эти предмета поглощали все его думы. Он видел, как в светлом будущем его страна будет процветать, а ребенок станет взрослым и будет верно служить отчизне. Он внушит этому крошечному созданию, только что родившемуся в его доме, свой высочайший идеал – любовь к России. От этих мыслей его широкий лоб разгладился, а суровые черты смягчились. Выражение бесконечной нежности, идущей из самой глубины души, разлилось по его лицу. Он оторвал листок календаря, на котором стояло 15 февраля 1905 года; своим иероглифическим почерком вывел: «День рождения Льва» – и с улыбкой аккуратно положил этот ценный документ в ящик своего письменного стола. Он с поразительной ясностью осознавал, что с этой незабываемой даты началась новая эра в его жизни, и эта жизнь виделась ему сегодня уже по-новому. Внук… – это слово еще вчера было лишь смутным, невнятным звуком; но со вчерашней ночи, с двух часов утра, оно приобрело чудесный смысл. Его почти огорчала мысль о том, что еще несколько месяцев этот младенец со сморщенным личиком не сможет, потянувшись к нему ручонками, сказать: «Дедушка». Как он мечтал услышать это ласковое имя!

Раздался пронзительный крик; он доносился из детской на верхнем этаже. Он вздрогнул. Со скоростью, на которую он и не думал, что был способен, он взлетел по лестнице наверх. Он с тревогой распахнул дверь и не мог сдержать гнева. Младенец плакал в колыбели; няня, занятая какими-то делами, выходила и возвращалась; бабушка спокойно беседовала в углу с доктором, и никто в этой комнате очевидным образом не обращал ни малейшего внимания на отчаяние его маленького Лёвы. Он мог допустить равнодушие со стороны других, но поведение его жены, обычно такой отзывчивой, привело его в замешательство. Он с тревогой спросил у нее, что с малюткой и как его можно успокоить. Он прекрасно видел по выражению глаз ребенка, как тот страдает. Она же с улыбкой ответила: «Сережа, ты ничего не понимаешь, все младенцы так плачут, это совершенно ничего не значит; он развивает свои легкие, просто он голоден». Это объяснение его не удовлетворило; он хотел, чтобы были приняты решительные меры, правда, он не знал, какие именно. Однако младенец кричал все сильнее, а люди, которые должны были им заниматься, почему-то совершенно не спешили. Дедушка был возмущен, и хотя его здесь считали несведущим, он заявил, что наведет здесь порядок.