С. Ю. Витте - [171]

У государя мы провели около двух часов. Сначала вошел Витте, а через несколько минут позвали меня, и, к величайшему моему смущению, Витте, представив меня государю, сказал: «Вот, ваше величество, если позволите, он все вам доложит». Пришлось экспромтом доложить государю о всем ходе дела по пересмотру Учреждения Государственной думы и закона о выборах в Думу и ответить на многочисленные вопросы, прямо или косвенно отсюда вытекавшие. Меня поразила та легкость, с которою государь, не имевший специальной подготовки, разбирался в сложных вопросах выборной процедуры, как проектировавшейся у нас, так и принятой в западных странах, и любознательность, которую он при этом проявил. Он отдавал себе ясный отчет, что новый порядок мало принесет ему утешения, и с явным раздражением отмахнулся от сладких слов графа, когда тот стал доказывать, что в лице создаваемого народного представительства государь и правительство найдут опору и помощь. «Не говорите мне этого, Сергей Юльевич, я отлично понимаю, что создаю не помощника, а врага, но утешаю себя мыслью, что мне удастся воспитать государственную силу, которая окажется полезной для того, чтобы в будущем обеспечить России путь спокойного развития, без резкого нарушения тех устоев, на которых она жила столько времени». Таков или примерно таков был смысл сказанного государем в ответ на сбивчивые заверения графа: государь упомянул при этом о своей мечте передать сыну Россию умиротворенной. Граф явно чувствовал себя не в своей тарелке. Он весь как-то ежился и мялся и совсем не похож был на великолепного и развязного Витте, грубо обрывавшего своих противников в разных совещаниях.

После того как я был отпущен, Витте оставался еще несколько минут в кабинете государя и вышел в пригнетенном настроении. На обратном пути из Царского Села он много и слащаво говорил о своей любви к государю и о том, как ему тяжело смотреть на него в эти дни революционного броженья и как он болеет непрестанно душою за государя. Слова Витте не производили, однако, впечатления искренности[211].

Состав совещания, происходившего в Царском Селе, и имевшие в нем место суждения изложены с достаточной точностью в составленных делопроизводством записях, которые, как и записи первого совещания, происходившего в Петергофе, были отпечатаны Государственной канцелярией в качестве секретного документа и имелись у очень немногих лиц (они остались неизвестными даже графу Витте), но затем были изданы кем-то за границей, а после революции были перепечатаны и пущены в продажу тоже с тенденциозными примечаниями в стиле борьбы классов, но, кажется, без искажений[212].

В совещание были приглашены представители общественности Д. Н. Шипов, А. И. Гучков и граф Вл<адимир> А. Бобринский и заслушаны по вопросу об основаниях системы выборов. Первые двое были известны как сторонники всеобщих, тайных и равных выборов. В этом смысле они и высказались, причем Шипов, ссылаясь на свое знание народа, свидетельствовал, что крестьянство, которое в этом случае должно было бы получить подавляющее количество мест в Думе, будет очень радикально в земельном деле и, наоборот, очень консервативно в вопросах политических. Это заявление произвело большое впечатление на собрание, и без того расположенное, начиная с графа Витте, видеть в крестьянстве опору престола и порядка[213]. <…>

Самое удивительное в совещании было поведение графа Витте. Его нерешительный характер и колебания и явная боязнь принимать на себя ответственность выявились здесь в полной мере, более, чем даже можно было ожидать по прежним впечатлениям. Он являлся по своему положению официальным защитником внесенного в совещание проекта, но так как не знал, на что решиться или умышленно не хотел принимать на себя ответственности за решения, то совершенно измучил государя и совещание изложением доводов и за и против и отсутствием собственного мнения. Свои мысли он словно отрывал одну от другой, и эти глыбы тотчас в его руках рассыпались. Впечатление от его бесконечных речей было таково, что он во всех спорных случаях как бы стремился переложить ответственность на государя, словно желая иметь возможность потом говорить: «Вот, я говорил, вот, я указывал, а он решил по-своему». Эта неспособность или предвзятость Витте производила на присутствовавших самое тяжелое впечатление и отразилась даже в записях прений, сделанных Государственной канцелярией. Несколько лет спустя А. С. Стишинский по какому-то случаю напомнил графу в Государственном совете о его тогдашних колебаниях. Витте быль очень возмущен и объезжал многих лиц, присутствовавших в совещании, стараясь получить от них материал для опровержений. Он обращался к барону Ик-скулю, осведомляясь, не сохранилось ли у него каких-либо записей, но барон почему-то уверил его, что записей не велось. Тогда он приехал ко мне, прося дать ему мои заметки. У меня таковых не было, и мне, чтобы не подвести барона Икскуля, пришлось сказать, что мне ничего не известно о существовании записей, хотя печатный их экземпляр лежал на столе.

Со времени этих царскосельских совещаний нравственный облик графа Витте, который в хорошо его знавших чиновничьих кругах никогда не расценивался высоко, окончательно потускнел