С вождями и без них - [29]

Пришлось выступать и мне. Признай я, по примеру других, что несу полноту ответственности и готов положить все силы, чтобы "не допустить" (обеспечить, утвердить и т. д.), то был бы, вероятно, отпущен с миром. Вместо этого я заявил, что не вижу никакой своей вины. Пришел в редакцию недавно. Портфель был сформирован задолго до этого. Мои коллеги не дают повода для упреков при работе над текстами. Больше того, брякнул я неосторожно, принимая меня на работу, директор издательства сказал, что направляет в самый сильный творческий коллектив, у работников которого можно многому научиться. Тут в зале поднялся шумок, кто-то из президиума выкрикнул: "Он ничего не понял!" - и было внесено предложение поставить мне на вид "за отсутствие бдительности".

Признаться, я не сразу понял, почему так легко отделался: редакция Дипсловаря была разогнана, но вместо нее создали новую редакцию справочной литературы, а меня оставили ею заведовать. Не думаю, чтобы в данном случае могло сыграть какую-то роль заступничество Ковалева, да и не уверен, что у него хватило бы на это мужества. Скорее все дело было в пафосе самой кампании борьбы с космополитизмом. Она ведь была направлена не столько на уничтожение так называемых антисоветских элементов в рядах интеллигенции, сколько на воспитание вполне "здоровой" в своей основе советской молодежи - той самой, что прошла с боями Европу, осознавала себя победительницей и считала вправе устроить жизнь на родине по своему разумению. Сталин не мог допустить, чтобы бравые офицеры с орденами и ленточками о ранениях выступили как в свое время декабристы, и решил перехватить инициативу, упредить их. Самым простым и безошибочным способом было лишить фронтовую молодежь политической невинности, втянуть в погром космополитов на университет-ских кафедрах, вузовских партийных собраниях, в тех же издательствах и других идеологических учреждениях. Таким образом, мне, в числе многих других, было сделано серьезное предостережение.

К счастью, атмосфера вскоре разрядилась. Мои бывшие коллеги по Дипсловарю избежали худшего и, насколько мне известно, нашли себе работу по призванию. Мне же предстояло выдержать еще одно испытание, связанное уже с Политическим словарем.

В то время как в высших сферах разворачивалась скрытая от глаз простых смертных борьба за власть и оттуда исходили противоречивые импульсы, на местах ретивые хранители чистоты марксизма-ленинизма продолжали упорно искать и выжигать скверну. В Госполитиздате одним из них был заместитель главного редактора Н.И. Матюшкин. К редакции справочников, хотя она и была полностью обновлена, у него всегда было подозрительное отношение, а найти, к чему придраться в таком многослойном издании, как словарь, не составляет труда. Прицепились к фразе в одной из статей: "В.И. Ленин говорил, что..." на том основании, что Ленин на самом деле ничего подобного не говорил и вообще эта мысль принадлежит Троцкому. Назревало мое личное дело с угрозой строгача, а то и похуже. Моя редакция, состоявшая из молодых выпускников московских вузов, была в панике. Дни и ночи, оставшиеся до заседания партбюро, шли поиски: откуда взялась эта фраза, кто ее вписал в словарь? И уже накануне рокового дня кое-что удалось отыскать.

На другой день в кабинете директора собралось расширенное заседание партийного бюро. Сам Ковалев сидел понурый, ему явно не нравилась вся эта затея, но и вступиться он не смел. Зато обвинители, Матюшкин и два-три его сподвижника, чувствовали себя как инквизиторы, раскрывшие козни дьявола. После того как они повторили свои обвинения, слово было предоставлено ответчику. Я, признаюсь, не удержался от театрального эффекта: сделав прискорбное выражение лица, признал, что редакция допустила грубую ошибку. Видели бы вы, как расцвели торжествующими улыбками лица моих гонителей. После короткой паузы добавил: да, мы ошиблись, эта цитата принадлежит не Ленину, а Сталину.

Немая сцена. Кинув беглый взгляд в сторону директора, я поймал его легкую улыбку. Таким и запомнился мне этот мой начальник. Осторожный, боязливый, мыслящий советский человек.

Из политиздатовской поры видятся мне и те, кому сам я был начальником. Мой сверстник Гриша Лобарев, повоевавший в Польской Армии Людовой; помоложе нас с ним на десяток лет - Марина Лебедева, Леша Никольский, Инна Колосова, Эдик Микаэлян, Володя Чертихин. Приходили со студенческой скамьи, постигали вместе со мной секреты редакторского ремесла или искусства - как кому нравится. У каждого свои - нрав, склад ума, "потолок", "бзики". У всех одно комсомольский энтузиазм, взращенный на вере в справедливость и величие дела, которому служим. ХХ съезд изрядно эту веру потряс, но не опрокинул. Такие крепости не берутся одним, пусть и мощным, штурмом, падают только после долгой осады, да и то не все.

Засиживались за полночь над рукописями, когда требовалось сдать в набор или подписать в печать строго по графику - иначе придется платить неустойку типографии. В обеденный перерыв резались в настольный теннис. Спорили, сумеют ли американцы обогнать нас в космосе. Возмущались тем, что "народный академик" Лысенко, загубивший радиационную генетику, опять на коне. Радовались успеху французских коммунистов на парламентских выборах. Восхищались Фиделем Кастро и Че Геварой. По куцей газетной информации, слухам и сплетням пытались угадать, что происходит в Кремле, чего ожидать завтра - послаблений или "закручивания гаек". Обменивались восторгами по поводу увиденного вчера очередного шедевра "итальянского неореализма". Сочиняли эпиграммы для издательской стенгазеты, походившей на дацзыбао.