С волками жить... - [3]

Она выла так всю ночь. Днем спала, не мешала Айлану заниматься чем угодно — он хоть одежду простирнул, перебрал свои припасы, решил, чего нужно прикупить в деревне. Мог бы и у покойного Тана прихватить, но посовестился — дочка-то где-то здесь, чем она проживет? Хозяйства-то никакого!

А куда запропала… Кто ее знает, может, в подполе прячется, может, в сарае, может, где-нибудь в кустах поблизости. Айлан не стал искать — подумал, что этак напугает странную девицу еще сильнее. Если они с отцом жили на отшибе и с людьми не общались, кто знает, чего этот Тан ей наговорил! Может, что все незнакомцы спят и видят, как бы ее снасильничать… Оно, конечно, и таких мерзавцев хватает, но собака на что? Неужто даже при ней девушка не рискнула бы показаться незнакомцу? Или это такая краса неземная, что даже луна померкнет пред ее ликом, а давно обезножевший старец вскочит и погонится за юной прелестницей?

Развлекая себя этими мыслями, Айлан доел свое немудрящее варево — обычно ему все равно было, чем питаться, лишь бы сытно и не отравиться, — запил водой и прислушался.

Собака по-прежнему выла. Как начала, едва луна показалась, так и не умолкала.

Разувшись и неслышно вышел на крыльцо — собака покойного сидела в головах могилы. Широкий красный ошейник с начищенными бляхами был хорошо виден даже в темноте.

Полная луна скользнула за тучи — уже не полная, немного пошла на убыль, — и Айлан вздрогнул.

— Ну почему-у-у-у-у? Зачем остави-и-и-ил? Как мне жи-и-и-ить?

Он готов был поклясться, что слышит это в вое собаки, но глаза — глаза бывалого охотника — его не обманывали.

Возле могилы сидела худая белокожая девушка с коротко остриженными волосами и выла так, что отзывались волки за болотом.

А потом она замолчала. И повернулась к нему.

Айлан снова готов был поклясться, что никогда ему не было так страшно, даже когда он стрелял в черного оборотня! Но только до тех пор, пока он не увидел красный ошейник и не сообразил, что это означает.

У девушки были человеческие глаза, заплаканные, красные, но человеческие. И еще — он сразу понял, почему дочь Тана никогда не выходит на люди. У нее был шрам через половину лица: казалось, она подмигивает и усмехается даже сейчас, с потеками слез на щеках.

— Ты так замерзнешь, — сказал он, скинул куртку и накинул ей на плечи. — Пойдем в дом. Скажешь мне, что случилось?

— Скажу. Только уже все равно. Ты убил того самого. Вон висит, — девушка покосилась на распяленную шкуру.

— Ты… обиделась, что это я его убил, а не Тан? — произнес Айлан первую пришедшую в голову глупость. — Так я добил. Твой отец хорошо ему шкуру попортил, утром покажу, куда именно угодил. Будь это хоть самый-пресамый оборотень, он все равно бы сдох к утру. Я просто вовремя рядом оказался.

— Почему?

И после этого короткого вопроса охотник на оборотней вдруг понял, что просто выстрелить твари в пасть — самое малое дело…

— Оденься, а потом поговорим, если хочешь, — выкрутился он, но это неожиданно помогло.

— Да, верно, папа же говорил… — сказала девушка. — Нельзя ходить раздетой, ни в коем случае нельзя. Я сейчас приду. Не убегай — найду по следу.

«Даже не сомневаюсь…» — подумал Айлан, добыл из вьюка фляжку и сделал один глоток — больше нельзя было, чтобы не потерять ясность рассудка.

* * *

Она вернулась одетой точно так же, как здешние деревенские девушки: длинная рубаха, поверх — плотная то ли тканная из лоскутов, то ли вязаная юбка длиной чуть ниже колена, шаль на плечах. Недешевая шаль, отметил Айлан, наверно, Тан баловал дочь. Хотя перед кем ей красоваться?

Голова у нее была повязана опять же по-деревенски, но не по-здешнему. Здесь девушки любили выпустить из-под платка длинные косы, а тут… даже волоска не выбивается. Хотя чему там выбиваться-то?

— Зачем смотришь? — спросила она.

— Сравниваю, — честно ответил Айлан. — Здесь не так голову покрывают.

— Я знаю. Но мы не здешние, всем известно. А если ты про косы… отрезала. У нас так положено, когда горюешь по близкому.

— Ошейник сними и спрячь, — посоветовал он, попытавшись перехватить взгляд светло-карих глаз, но не преуспев в этом. — Хотя… Все равно могут заметить, что показываешься или ты, или собака.

— Собака дом сторожит… А почему ты решил, что я покажусь? — встрепенулась девушка.

— А жить чем будешь? Одной охотой?

— Припасы есть…

— Надолго хватит?

— Мне одной, может, на полгода. С охотой точно не пропаду.

— А одежда? Ты еще… — Айлан присмотрелся. — Сколько тебе лет?

— У нас считают вёснами.

— Неважно! Вёсен сколько?

— Шестнадцать полных.

— Ну так ты еще вырастешь. Если не вверх, то вширь. Только не говори, что Тан запас материю, а ты шить умеешь!

— Умею. Заплатку поставить, шов сделать… А так вот, — она расправила юбку, — тоже могу, но плохо. Мама не успела научить.

— Значит, когда-нибудь тебе придется пойти вниз, в деревню, и купить что-то, — зачем он убеждает девушку, Айлан и сам не знал. Особенно с учетом ее настоящей природы… Пусти оборотня в деревню! — Ай… да у тебя же и купить не на что…

— Я настреляю зверей и выделаю шкуры, — сощурилась она, не поддалась, не сказала, что у отца есть зарытая кубышка, — и в них не будет дырок, какие ты понаделал из своего ружья. Только прежде папа продавал. Но ты прав, теперь мне придется самой.