С трех языков - [8]

Шрифт
Интервал

Усопшие

Странные эти усопшие, смотрят на нас из ниш
с виноватым видом. Увидимся позже,
говорят. Этот — улыбчивый, в галстуке-бабочке,
в котором ходил на концерты; тот
сбил во хмелю парнишку и сам разбился;
выцветшая женщина, умершая в двадцать девятом,
мне бы понравилась в этом платье
с вышитыми листьями вроде листьев платана,
покидающих ветку, чтобы нарисовать
восьмерку в утреннем воздухе.
Ну а ты
неуверенно смотришь на меня,
                                                ты, с ямочкой на подбородке,
сомневаясь, что жил на свете. Вылитый я.
На границе
Что ты укажешь в таможенной декларации?
Фартук в белую и синюю клетку
Ножной «Зингер» на котором ты шила
обручальное кольцо которое не снимается с пальца
чайный сервиз с дамами в кимоно
за стеклянной дверцей буфета?
Или жестяную коробку со шприцем
без которого ты не могла бы делать уколы соседям
ходики с гудящими в лад
золотыми пчелами времени?
Неужели придется оставить таможенникам
в их беспощадных и жалостливых руках
и шерстяную шаль сидя в которой подолгу
ты перебирала печальные тайны
когда к этому располагала пасмурная погода?
Январская ода
                               1.
светлым глазам затемненного таксомотора
                              который ноябрьской ночью
отвозил мою мать когда у нее начали отходить воды
детской коляске зеленого цвета которая до меня
возила полную вшей одежду эмигрантов
нелегалу которого чуть не загрызла овчарка
                                            в кобольдовом лесу
куда я ходил школьником в подаренном пальто
                                             преследуемый блюзом
рассвету над парижанкой
                         приносящему мне твои безвременники,
Аполлинер,
и обнажающему боль несчастных в любви[5]
                                      на путях сортировочной горки
чудесной тайне вербаскума пробивающегося
                                             на станционном бестравьи
под бряканье бдительных молотков
                                            для простукивания колес
беспокойным асфальтовым воробьям
                                         товарищам наших дурачеств
и свидетелям наших чудачеств спокойным чайкам
                                                            на перилах балконов
туннелям куда возвращаются с платформы
            экспедиторы чтобы вдохнуть немного тумана
переправленные любезным Хароном
с асфодилонского луга
мечтам о скитаниях в товарных вагонах
                                               бледно-зеленого цвета
в июльские дни когда мираж трепещет над шпалами
лохмотьям истории поступающим на фабрику
по переработке макулатуры
и оставляющим горький запах бумаги
                                         в бумагорезке забвенья
                                 2.
плодородному пеплу оседающему на глазах
                                            стоит нам вспомнить
хромую женщину на велосипеде и мальчонку
                                              что плакал в сквере
работницам табачной фабрики
                    вышедшим на демонстрацию и в первую
очередь
Марианне бившей себя по ягодицам
                                             перед носом хозяина
моей тете в шелковой блузке
                   сшитой из американского парашюта
которая поднимая глаза от «Зингера»
                                                видела свет за холмом
жителям Кьяссо пришедшим на помощь Гарибальди
                                 в битве при Сан-Фермо
с торбами хлеба и фуража
                                     через пограничные лощины
светлым асфальтам этого
                          с латинским когда-то названием города
где покоится наша дудочка вечных лозоходцев
                                                         в поисках любви
милосердным грудям подавальщицы из буфета
богини ночной смены из-за которой сходили
                                               с рельсов вагоны
огню иллюзий зажженному парнями
что все еще играют Perdido
в лесочке куда залетают среброгласые соловьи
                                                   расцветая в тени
грудам металлолома под белым криком акации
покрывающей женщин таящих
                                       весенние гроздья веселья
морозному январскому дню на горе святого
                                                 где я собираю
обломки снов возвращающих ушедших друзей
                                 и женщин которых я мог бы любить
                                3.
своевольной будлее ищущей свет на ничейной земле
и дарящей бабочку пропавшему без вести
                                что сидит как ни в чем не бывало на тротуаре
белым воротничкам и платанам на улице Команчини
                                                          в ожидании
итога пари на стакан вина с человеком
                                           выскочившим на футбольное поле
красному знамени моего отца
                                    которому не удалось перейти границу
когда его выследили черные псы
                                             ядовитой ненависти
рассвету зарянки блинкующей
                                         за придушенным скрипом
вагонов катящихся в тумане навстречу

Еще от автора Ильма Ракуза
Мера моря. Пассажи памяти

В своих воспоминаниях Ильма Ракуза следует за маленькой девочкой, какой она была сразу после окончания Второй мировой, когда оформлялись новые политические и культурные контуры Европы. Она – дочь матери-венгерки и отца-словенца. Жизнь ведет ее из словацкого городка через Будапешт, Любляну и Триест в Цюрих, а оттуда – еще дальше на Восток и на Запад: в Ленинград и Париж. Повсюду оставаясь чужой, девочка находит себя сначала в музыке, играя на фортепиано, а затем, открыв Достоевского, в литературе. И еще – в движении: в многочисленных путешествиях и прогулках.


Рекомендуем почитать
Когда Бабуля...

Ноэль Реваз [Noelle Revaz] — писательница, автор романов «Касательно скотины» [«Rapport aux bêtes», 2002, премия Шиллера] и «Эфина» [ «Efina», 2009, рус. перев. 2012].Ее последнее произведение — драматический монолог «Когда Бабуля…» — рассказывает историю бесконечного ожидания — ожидания Бабулиной смерти, которая изменит все: ее ждут, чтобы навести порядок в доме, сменить работу, заняться спортом, короче говоря, чтобы начать жить по-настоящему. Как и в предыдущих книгах Реваз, главным персонажем здесь является язык.


Бородино

Открывается номер коротким романом Герхарда Майера (1917–2008) «Бородино» в переводе с немецкого Ирины Алексеевой.Это роман-элегия: два друга преклонных лет, гость и хозяин, бродят по маленькому городку в виду Юрских гор, мимоходом вспоминая прошлое и знакомых, по большей части уже умерших. И слова старого индейца из книги, которую хозяин показывает гостю — камертон прозы Герхарда Майера: «„Что такое жизнь?“ Это свечение светлячка в ночи. Это вздох буйвола зимой. Это маленькая тень, скользящая по траве и исчезающая на закате».


С трех языков

Поэтичные миниатюры с философским подтекстом Анн-Лу Стайнингер (1963) в переводе с французского Натальи Мавлевич.«Коллекционер иллюзий» Роз-Мари Пеньяр (1943) в переводе с французского Нины Кулиш. «Герой рассказа, — говорится во вступлении, — распродает свои ненаглядные картины, но находит способ остаться их обладателем».Три рассказа Корин Дезарзанс (1952) из сборника «Глагол „быть“ и секреты карамели» в переводе с французского Марии Липко. Чувственность этой прозы чревата неожиданными умозаключениями — так кулинарно-медицинский этюд об отварах превращается в эссе о психологии литературного творчества: «Нет, писатель не извлекает эссенцию, суть.


Сец-Нер

Фрагмент романа Арно Камениша (1978) «Сец-Нер». Автор пишет на ретороманском языке и сам переводит свои тексты на немецкий. Буффонада, посвященная «идиотизму сельской жизни». Перевод с немецкого Алексея Шипулина.