С того дня и после. Срубленные зимой - [8]

И снились ему меленькие‚ тощенькие слоны‚ которые никак не могли протиснуться через игольное ушко. Хобот еще пролезал – так-сяк‚ а голова застревала.

Всё утихало в том городе‚ как дыхание пропадало‚ лишь просил кто–то беззвучно‚ в сердце своем‚ на исходе дневных горестей‚ в пугливой тоске по Защитнику:

– Дай‚ Господи‚ доброй ночи. Дай лечь на покой и встать для жизни. Дай силы уставшим служить Тебе. Дай нам успешный завтрашний день, сытый‚ покойный‚ благословенный и милосердный‚ нам и всему народу Израиля. Амен!

ЧАСТЬ ВТОРАЯ НАЧАЛА ЧУДЕС

1

Город был вне дорог.

Город – ковчегом посреди степи‚ дикой‚ печальной и безводной.

Всякий путь наружу заканчивался тут же‚ за последним строением‚ а дальше начиналось бездорожье‚ увалы с оврагами‚ ковыль с перекати-полем‚ калёная земля по лету‚ снега по зиме‚ хляби непролазные по весне-осени.

Начальство не бывало у них ни при каких оказиях‚ армия не пропыливала мимо‚ гонец не проскакивал‚ лишь редкий чумак погромыхивал на возу‚ подхлестывая волов-тугодумов‚ и удивлялся старикам на бугре:

– Диды‚ вы чого выглядываете?

А они отвечали без улыбки:

– Завтрашний день.

Жизнь шла чередом‚ в терпеливом унынии: количеством их не баловала‚ а какотвство – каков есть предмет сутью своей – и вовсе оставляла без рассмотрения. Глаза их померкли‚ глядя на нужду и бедствия. Пути заработка закрылись. Горе сокрушило спины. Обуянные беспокойством пропитания‚ смотрели они – не знали‚ на что смотрят‚ держались – не знали‚ за что держатся. Годы заслоняли годы‚ а беды – беды‚ но лежал бы хлеб на столе‚ а на хлебе – мелом по корке – семь отметок для ножа‚ чтоб на неделю достало.

– Гонение человеческие умы раздражает... – говаривало по поводу Августейшее Высочество‚ но средства тихого одобрения были не ко двору‚ и остережения с изъятиями превышали всякое вероятие. Закон подталкивал к решительным мерам понуждения; закон пристегивал Пинечке с единоверцами к кочевым и бродячим народностям‚ к самоедам северных тундр‚ но жили они отдельно и держались за свое отдельно‚ простирая упрямство до неистовства.

– Закосневшие в суеверии... – говаривали иные Высочества. – Из глубин сатанинских замыслов... Преданные хитрости и коварству...

По пятницам старики не выходили на бугор и не выглядывали избавителя. Избавитель не явится в этот день‚ чтобы не потревожить Израиль‚ занятый приготовлениями к субботе. С утра по пятницам женщины были неприступны и озабочены‚ а мужчины шли в баню‚ яростно хлестали друг друга вениками‚ распаривали до крайности изношенные свои тела‚ прогревали иссохшие кости‚ а после мытья усаживались на лавках и болтали о пустяках.

– Если бы у меня был дядя‚ и если бы он уехал в Америку‚ и заработал там миллион‚ и переслал его мне‚ и если бы вдруг сказали: "Поезжай‚ Шмельке‚ в уезд‚ забери свой миллион"‚ – где взять гривенник на проезд?

И все вздыхали согласно:

– Этот вопрос неразрешим.

Наговорившись‚ они не сразу уходили из предбанника‚ но сидели еще по–царски‚ в расслаблении и покое‚ в предвкушении сытной‚ субботней пищи. И не беспокоились они о еде в этот день‚ не задавались вопросом: "Чем накормлю я детей своих?" Спрашивающий подобное маловерный из маловерных‚ и сгинет тот‚ кто так делает. Каждому подавали к субботе‚ чтобы стол был полон‚ каждому способствовали в прокормлении: "Дай Бог и в будущем не хуже!" Ангелы в небесах дивились на этих голодранцев‚ ангелы взывали в изумлении: "Господи! Ну к чему было создавать человека? Слабого‚ беспечного‚ подверженного искушениях. Зачем он Тебе такой‚ Господи?" – "Замолчите‚ – отвечал Всевышний‚ разглядывая свой народ в предбаннике. – Человек уже сотворен‚ и сотворен неплохо".

У каждого впереди мир грядущий. У каждого удел в будущем мире.

Потом подступала суббота в чистоте и святости‚ а по субботам Ваничке, инвалидный солдат не оставался без дела. Он обходил дома на еврейской улице‚ затапливал печи‚ доил коз с коровами‚ делал другую‚ еврею запрещенную работу‚ а ему перепадала за это вкусная субботняя еда: бульон с кнейдлах‚ хала с румяной корочкой‚ кисло-сладкое мясо в густом наваристом соусе‚ пара стопок водки‚ айнгемахц на закуску – редька с медом. Ваничке не гнушался ничем‚ но более всего уважал круто наперченную фаршированную щуку‚ до которой был большой лакомка и которую потреблял с едким хреном‚ жгучие проливая слезы. Обойдя пару улиц и набив пузо до барабанной гулкости‚ Ваничке заваливался на лавку для сонного переваривания кошерной пищи‚ и в ту ночь его не могли добудиться‚ чтобы пальнул из пушки. Но в городе и этим озаботились‚ и к пушке был приставлен Менька-водонос‚ Менька-перевернутая голова: дабы нарушение узаконенного порядка не повергло начальство в огорчительное негодование‚ а старание законопослушного народа повело к пролитию Высочайшей слезы от радости-умиления.

На исходе субботы‚ ровно в полночь‚ Менька-идиот выходил из будки с дымящимся фитилем в руке‚ торжественно шел к пушке и закладывал в дуло порох‚ малую его толику‚ чтобы население не подкидывало на тюфяках. Кто-то когда-то победил кого-то неподалеку‚ а потому Менька прикладывал к пушке фитиль в память позабытого триумфа‚ и ему платили за старание: полушку на Песах.