С тобой все ясно (дневник Эдика Градова) - [16]

Раньше я думал, что счастье-это вопли, прыжки, восторг. Чепуха. Счастье - это пустота. Ни о чем не думаешь, ничего не хочешь. Одна усталость. Но ты знаешь: дело сделано. Ты с друзьями сделал невозможное. Слитки высшей пробы из песка.

Земной Боря повел нас на штурм неба. И мы победили. Отделались десятком водянок и царапин.

В троллейбусе меня попросили: "Юноша, передайте сдачу..." Меня-"юноша"! Мы становимся взрослыми людьми. Какие они, взрослые?

Вблизи совсем не такие, как издали. Раньше казалось, что старшие всегда знают, что к чему, у них нет вопросов, уж им-то все ясно. Теперь стал замечать, что они тоже мучаются, и у каждого свои трудности. Они настолько заняты собой, что им нет до нас дела. Но хуже всего, когда они, бросив свои дела, начинают нас "воспитывать".

Мы им, наверное, тоже не подарок. Нет до нас дела - обижаемся, есть до нас дело - злимся.

Андрей сказал, что на факультатнве обсуждали, какие качества девочки больше всего ценят в мальчиках.

И якобы Оля Савченко заявила: "В мальчишках люблю небрежность".

Да, это великое достоинство. Мне его не хватает: уж очень я причесанный и наглаженный (хотя мама совсем другого мнения). Внешность у меня "нормальная школьная". Ничего выдающегося. Боря небрежен в повадках, но слишком много говорит и думает о деньгах. Босовсама небрежность. Он легкий человек. Щедрый. Ангелина Ивановна считает, что он просто легкомысленный, но это не так. Андрей не карьерист, он убежден, что будущее человека в нашем возрасте вполне может быть туманным (если б он еще поменьше заглядывал в рот Е. Е.). А вот Роман Сидоров, так тот рассчитал свою жизнь до самой пенсии, на которую уйдет в пятьдесят пять лет (к тому времени, уверяет он, пенсионный возраст для мужчин снизят до нынешнего женского).

Знаю еще одного небрежного человека. Как он тогда, на ОСЕННЕМ ВАЛУ, небрежно наклонился и чуть не дотронулся губами до ее уха...

Перемена кончилась. Физкультуры опять не было, и я побежал в пионерскую. Оттуда на второй космической, с пламенными факелами галстуков вылетали пацаны и, обгоняя друг друга, неслись наверх.

Я вошел и увидел широкую спину Евгения Евгеньевича, услышал его слова:

- С завучем я поговорю, накричал он напрасно.

А что касается этого случая, то в школе надо иметь точку зрения взрослого, но не терять угол зрения ребенка.

Так что не огорчайтесь, Любочка. Пока будут мальчишки и стекла, до тех пор первые будут бить вторые.

Простите, у меня урок...

Мелькнуло его лицо. Он улыбался. И голова его была похожа на матовую настольную лампу из читалки. - Меня он не заметил.

Любочка все еще смотрела в окно. Странно было видеть ее неподвижной, оцепеневшей. Даже профиль у нее сейчас был другим, не тот, который летел сквозь перемены словно бы по всем этажам одновременно.

Пионерская комната напоминала мастерскую. В одном углу валялись и вкусно пахли сосной свежие стружки, на столах-краски, кисточки, недописанные плакаты. Я взял веник и подмел пол.

Она меня поблагодарила и спросила, как я отношусь к детям. Я честно ответил, что боюсь их, как Аня Левская лягушек (мы с Борей положили ей в парту однажды зеленую красавицу, так девочку вынесли из класса в полуобмороке). Потом я признался, что больше всего на свете люблю старушек. Но у детей тоже есть хорошая черта - они как никто привязаны к бабушкам.

Так мы болтали с Любочкой, и лицо у нее стало прежним, немножко лукавым. Мне хотелось рассказать ей про "стеклышко" и "песочек", но я удержался. Тогда ведь надо и про поездку. А это пока тайна.

- Слушай, какой из тебя получится вожатый! - воскликнула она.

- Вот именно: какой из меня вожатый? Ты лучше скажи, правда ли, что девушкам нравятся мужчины небрежные и... лысые?

Она оторопела от моего дурацкого вопроса, потом страшно рассердилась и сразу стала похожей на Ангелину Ивановну, когда та на последней парте заполняет журнал и ведет наши комсомольские собрания.

- Ты... вот что, Градов... Ты почему не на уроке?

Все ясно!

На уроке литературы я вел себя вызывающе. Я вызывал огонь на себя. Мне хотелось взорвать его всегдашнюю невозмутимость и небрежность. Черт те что на меня накатило. "Ничего, - зло думал я. - Мы у вас заговорили как миленькие. Но и вы у нас запляшете как родненький..."

И залп обрушился!

- Вы, наверное, заметили, что я считаю презренным делом для учителя оставлять автографы в ваших дневниках, - сказал он. - И все же одно исключение придется сделать...

- Пожалуйста, жалко, что ли! - Я передал дневник. Помедлил. Как всегда в таких случаях, вылез на подоконник, прыгнул вниз с парашютом. Стропы, как обычно, запутались...

В общем, отключился. Что там дальше было на уроке, не знаю. Я своего добился. Дневник я небрежно сунул в дипломатку, с которой хожу в школу. Дома, не читая, передал родительнице. Я ждал очередного залпа.

Мама расписалась за две последние недели, похвалила меня за пятерки, пожурила за тройку по биологии.

Потом засмеялась и вернула дневник с непонятными словами:

- Когда вы уже повзрослеете! Все бы вам в игры играть, детушки малые...

Я ушел в свою комнату и осмотрел дневник. Записи не было! Промокашка сложена вдвое, как записка, и в ней значилось: "Совсекретно. Шеф вами недоволен. Ни сведений, ни вопросов, ни ответов. Агент Е".