С тобой товарищи - [6]
— Правильно, — подтвердил Кудрявцев. — Но ты знаешь, в университет с четверками могут не принять.
— Поднажму, — уверенно ответил Богатов. — Осталось полгода. Во всяком случае, я поступлю в университет.
Кудрявцев вынул из подставки карандаш, повертел.
— Дело в том, что по школам района ты единственный секретарь комитета — десятиклассник. Если из-за комсомольской работы не справляешься, как надо, с учебой, признавайся — освободим.
Краска медленно сбежала со щек Богатова.
— Вот оно что!
Он должен был помолчать некоторое время, чтоб призвать на помощь всю свою выдержку.
— Если не подхожу или не справляюсь с работой, освобождайте, конечно, — ответил он наконец более или менее спокойно.
Неожиданно Кудрявцев рассердился:
— Брось говорить ерунду! С тобой по-честному разговаривают. Работаешь хорошо, а все-таки, если тяжело, освободим, потому что десятиклассник. Понял? Чудак!
— Фу! — Богатов распахнут свою куртку. — А я-то испугался… Теперь мне все ясно: узнаю политику директора нашего, Геннадия Павловича. Геннадий Павлович у нас идеалист.
— Как это так?
— Очень просто. Хотите, правду скажу? Только строго между нами, товарищ Кудрявцев.
Кудрявцев удивленно поднял брови.
— Говори, если считаешь, что надо сказать, — согласился он без охоты.
— Наш Геннадий Павлович идеалист во взглядах на ребят. Он мечтает: создам десятиклассникам условия, пусть погрузятся в уроки и обо всем позабудут. Но нас невозможно погрузить только в уроки. Нет, не выйдет. Вы знаете, у нас есть ребята — слушают по двенадцати раз «Онегина». А шахматисты? Спортсмены? Или еще одно эпидемическое заболевание…
— Какое?
— Танцевальное.
— Ты не подвержен?
— Умеренно… С некоторых пор. Но нет, все же умеренно.
Коля быстро взглянул на секретаря, опасаясь, не произвел ли на него легкомысленного впечатления.
Но Кудрявцев слушал охотно, с лукавым смешком в глазах.
— Да! — сказал он. — А я уже не потанцую.
— Почему, товарищ Кудрявцев?
— Нога вот… — Кудрявцев отодвинулся вместе со стулом и вытянул ногу — она не сгибалась в колене.
— Ранение, да? — спросил Коля.
— Да.
Кудрявцев вернулся к прерванному разговору:
— Не освобождать, значит? Выдержишь? Я к вам собираюсь приехать, Богатов.
— Вот здорово! — обрадовался Коля. — Приезжайте скорее! Когда?
— Давай решим. У вас общее собрание скоро?
— Да вот же прямо на-днях, в понедельник. Хорошо бы вам приехать на общее собрание. Будем принимать новых ребят.
— Хорошо! — быстро согласился Кудрявцев. — Приеду. В понедельник кого принимаете?
— Двух семиклассников — Гладкова и Емельянова. Обоим по четырнадцати стукнуло. Хорошие ребята, товарищ Кудрявцев! Только сейчас на комитете с ними вели разговор. Сознательные! И в политике разбираются.
Коля улыбнулся, вспомнив недавнюю беседу. Что-то в этой беседе его сильно зацепило за сердце. Да, вот что!
— Вы сейчас не заняты, товарищ Кудрявцев?
— Как не занят? Занят с тобой.
— Так я вам скажу, — подвигаясь ближе к Кудрявцеву и понизив тон, словно собираясь что-то сообщить по секрету, начал Богатов: — Сегодня на комитет»; парнишка один, Емельянов, рассказал о Тюленине. Понимаете… Как бы вам поточнее передать… Не очень и рассказывал много, а видно сразу, что Тюленин его идеал. А ведь Тюленин когда-то, до войны, был, наверное, довольно обыкновенным парнем, просто хорошим — и все. Я и подумал: из теперешних ребят вырастет много Тюлениных.
— А как же! Конечно! — оживленно подхватил Кудрявцев. — Но кто-то должен об этом заботиться? Воспитать нужно новых Тюлениных. Тюленины не родятся готовыми… Богатов, так я к вам приду. В понедельник?
Он отметил в блокноте.
— Приходите обязательно! — Богатов встал. — Я с вами совершенно согласен насчет воспитания, — подумав, серьезно сказал он.
— Мы с тобой по всем вопросам сошлись, — без улыбки ответил Кудрявцев. — До свидания!
Подняв воротник коротенькой, слишком легкой для декабрьского вечера куртки, Коля медленно возвращался домой. Морозило. На снег легли сиреневые тени сумерек, и на небе, еще очень светлом и чистом, с затухающей полоской зари, вдруг зажглась звезда.
Богатов долго смотрел на одинокий огонек, пока в сгустившейся синеве не выступили так же внезапно новые звезды. Закат догорел, настала ночь.
Глава V. Совещание на пустыре
Вечером после ухода Юльки Саша два часа ломал голову над алгебраической загадкой: Анатолию Лаврентьевичу нравилось озадачивать семиклассников ребусами. Сегодня ребята собрались в школу раньше, чтоб узнать, кто решил правильно.
Конечно. Борис Ключарев, математик, отличник! И Юра Резников.
Они стояли у классной доски, оглушая друг друга неоспоримыми доводами.
— Пойми ты, пойми! — кричал Юра Резников, с ожесточением стукая мелом. — Допустим, что формула»…
— Допустим? Ничего не допустим! Нам известно… Дано… А.С.Б…
— У кого бы списать? — вслух размышлял Леня Пыжов.
Володя Петровых с грустью вынул тетрадку:
— Нет у тебя самолюбия. Ленька!
Звонок, и тут же Анатолий Лаврентьевич почти вбежал в класс, бросил на стол пачку книг, быстрым взглядом окинул парты, энергично потер руки, и этот жест человека, который с удовольствием приступает к работе, и этот молодой, смеющийся взгляд, как обычно, вселили в ребят веселую охоту, учиться.
