С ружьем по лесам и болотам - [6]

Минут через десять мы были уже под деревом, на котором пел свою любовную песнь глухарь. Волнующие звуки неслись во мраке с вершины сосны, но самого певца мы никак не могли разглядеть. В обманчивых светотенях начинающегося рассвета ветви приобретали неясные формы, а наше взволнованное воображение помогало нам видеть глухаря там, где его не было. Вот, кажется, он сидит на суку, совсем близко от нас, но, пристально приглядевшись, видим, что это густая сосновая ветка!

В томительном и до крайности напряженном ожидании прошло еще с четверть часа. Лапчатые ветви сосны начали постепенно вырисовываться на фоне светлеющего неба, и в этот момент я увидел, как громадная птица, распустив крылья, натопорщив перья на шее и опустив голову, передвигается по суку то вправо, то влево и азартно поет.

Митя поднял ружье, прицелился и под глухариную песню выстрелил. Выстрел, подхваченный эхом, далеко разнесся по лесу, а птица, ломая сучья, упала на землю к нашим ногам. Это был громадный старый глухарь.

В проснувшемся и посветлевшем лесу уже раздавались веселые птичьи голоса. Сырой весенний воздух был напоен запахами мокрой земли, прошлогодних листьев и грибов.

Быстро промелькнуло жаркое лето, наступил последний летний месяц — август. Нас с Митей вновь потянуло в леса. Встретившись, мы сговорились идти за тетеревами и глухарями и через несколько дней, взяв мою ирландку Нору, уже шагали по лесам и перелескам. Переночевав в стогу душистого сена, мы на утренней заре отправились, искать глухарей. Долго бродили по лесу, но ни одного выводка не нашли и к 10 часам утра, когда солнце начало основательно припекать, вышли на поляну. Нас уже давно мучила жажда, а родника мы нигде не могли найти; небольшая лужа, заблестевшая впереди, привлекла к себе наше внимание. Что же, на худой конец можно напиться и из нее. Но не успели мы к ней подойти, как моя Нора бултыхнулась в нее и начала купаться. Вода моментально превратилась в какую-то кофейную гущу.

— Вот так напились! — огорченно воскликнул Митя.

Облизнув языком сухие губы, мы легли в тень отдохнуть. Прошло полчаса, и я вижу, как Митя молча встает, вынимает из кармана запасной носовой платок и, подойдя к луже, ложится и начинает пить через него воду.

— Ну, как? — спрашиваю я его.

— Хорошо! — отвечает он и опять пьет.

Встаю и я и, следуя его примеру, с жадностью пью мутную воду.

Утолив жажду, двинулись дальше. Мы долго шли под зеленым сводом по узкой лесной тропе, густо заросшей ароматной медовой таволгой, сиреневыми колокольчиками и огненно-красной лесной дремой.

Перед нами открылась небольшая поляна, засеянная гречихой. Бегущая впереди Нора вдруг «потянула» и сделала стойку. Быстро подходим к ней, и в этот момент с шумом взлетает глухарка, а за ней шесть молодых глухарей. Гремят четыре выстрела, и три молодых, но уже заматеревших глухаря падают в гречиху. Нора разыскивает их и одного за другим подает нам.

У чудесного холодного родника под громадным дубом, мы как следует отдохнули. Вечером, побродив по лесосекам, подошли к большой лесной поляне, покрытой густым высоким просом. Идем по его граням и вдруг видим, как с дальнего конца вылетает старый глухарь и садится на сосну, а за ним выбегает Нора и, остановившись у дерева, на которое он сел, начинает повизгивать. Глухарь, наклонив голову, с любопытством ее рассматривает и, сосредоточив на ней все свое внимание, забывает о всяких предосторожностях.

— Постой здесь, а я сейчас сниму его с дерева, — говорю я Мите.

Осторожно крадучись и маскируясь за деревьями и кустами, я подошел к глухарю шагов на сорок. Грянул выстрел, и птица рухнула на землю.

По дороге к месту утиной тяги мы убили по тетереву, а вечером Митя сделал дуплет и сбил двух налетевших на него чирков. Я же удовольствовался одним чирком.

Нагруженные дичью, переполненные охотничьими впечатлениями, мы лишь глубокой ночью добрели до дому.

Кабаны

На надел к моему хорошему знакомому — лесничему Беловежской пущи повадились поздней осенью ходить по ночам кабаны. Их привлекали туда остатки еще не убранного картофеля. После таких ночных визитов отдельные участки поля были начисто «перепаханы», а картофель весь уничтожен.

Несколько раз я по приглашению лесничего приезжал к нему, чтобы вместе с ним подкараулить кабанов и основательно — ж проучить. Но каждый раз, просидев в засаде ночь почти до утра, мы, усталые и разочарованные, уходили домой.

Так было и на этот раз, когда я вновь приехал к лесничему. Лунной октябрьской ночью засели мы на кабаньих тропах метрах в трехстах друг от друга и напряженно прислушивались к каждому ночному звуку, просматривая освещенные луной отдельные кусты и мелкие ложбинки. Просидели мы до трех часов ночи и, потеряв терпенье, перекликнулись, встали и пошли домой.

Мы согрелись стаканом доброго вина и хотели уже ложиться спать, как прибежал кучер и сказал:

— Кабаны пришли, хозяйничают на картошке!

Схватив ружья и патроны, мы быстро вышли из дому и, сказав кучеру, когда и как спугнуть кабанов, пошли в обход надела к местам засады.

Полная луна вышла из-за разреженных облаков, заливая ровным светом поле, темнеющую вдали опушку леса и одинокие деревья и кусты, растущие по границе надела. Вдали четко вырисовывались силуэты девяти кабанов. Заняв лазы, мы скрылись в кустах.