С прискорбием извещаем - [6]

— Ты не ешь, потому что это готовила я, — обиженно произнесла тогда Мариэлла.

Джанет запротестовала, уверяя, что просто не любит солонину.

Позже, в кабинете, стало ясно, что секретарша и ассистентка по организации праздников не питали друг к другу особо нежных чувств. Нет, они не обвиняли друг друга в написании злонамеренных писем. Открытой враждебности не было, но несколько взглядов, которые я приметил, отрываясь от записной книжки, и интонации, с которыми они обращались друг к другу, свидетельствовали, что достаточно поднести спичку — и произойдет вспышка. Вулфу, насколько я мог судить, не удалось выяснить ничего, кроме набора несущественных фактов. Обе девушки вели себя, мягко говоря, не болтливо. По их словам, Бесс Хадлстон была весьма удовлетворительной патронессой. Они признавали, что её прославленная эксцентричность временами усложняла им жизнь, но увольнение им не грозило. Джанет работала у неё три года, Мариэлла — два, и обе девушки не имели ни малейшего представления о том, кто бы мог рассылать эти страшные письма. О врагах Бесс Хадлстон им ничего не было известно… Да, конечно, её выходки задевали некоторых за живое, и за последние месяцы к канцелярским принадлежностям Джанет имели доступ многие люди, но чтобы кто-то мог посметь, чтобы кто-то мог решиться… и т. д., и т. п.

Да, они знали Элен, дочь миссис Джервис Хоррокс, она была близкой подругой Мариэллы. Её смерть была страшным потрясением. И они достаточно хорошо знали доктора Алана Брейди. Он преуспевал, был приятен в общении и имел прекрасную репутацию. Он частенько совершал верховые прогулки вместе с одной из них или с Бесс Хадлстон. Школа верховой езды? Нет, Бесс Хадлстон держала лошадей в конюшне у себя на Ривердейл, и доктор Брейди нередко заглядывал к ним по пути из Медицинского центра. Это всего в десяти минутах езды.

Нет, Бесс Хадлстон никогда не была замужем. Существовал ещё её брат, Дэниел, кажется, химик, человек совершенно не светский, который показывался в доме раз в неделю к обеду. Ещё Ларри, её племянник, молодой повеса, живший у своей тетушки и получавший деньги неизвестно за что. И больше вроде бы никаких других родственников или настоящих близких друзей, если, конечно, не принимать во внимание, что у Бесс Хадлстон были сотни друзей и знакомых обоих полов и всех возрастов…

Это тянулось почти два часа.

Проводив девушек к машине — я заметил, что за руль села Мариэлла, — я вернулся в кабинет и стал свидетелем того, как Вулф залпом выпил стакан пива и налил себе новый.

— Фотография обвиняемой, если она вам нужна, там, под пресс-папье, — сказал я. — Девушке очень хотелось заполучить её обратно. Пока меня не было, она даже стащила её и спрятала в место, пожалуй, слишком пикантное, чтобы упоминать его в вашем присутствии. Мне удалось вернуть фотографию, каким образом — неважно. Я ожидал, что она попросит её у вас, но этого почему-то не произошло. Кстати, если вы предполагаете, что сможете распутать дело, занимаясь…

— К черту дело! Дернуло меня за него взяться. — Вулф с сожалением вздохнул, определенно из-за пива, которое только что проглотил. — Завтра отправляйся туда и осмотрись. Думаю, во всем повинны слуги. Проверь пишущую машинку. Далее, племянник. Поговори с ним и реши, есть ли надобность мне с ним встречаться; если да, — привези его. И доставь сюда доктора Брейди. Лучше всего после ленча.

— Будет исполнено, — отозвался я.

— Около двух, — уточнил он. — А теперь, пожалуйста, возьми блокнот. Я продиктую письмо. Отправь его сегодня же вечером, заказным. Профессору Мартингейлу из Гарвардского университета. Дорогой Джозеф! Я сделал замечательное открытие или, вернее, проведал о таковом. Ты наверняка помнишь состоявшуюся между нами прошлой зимой дискуссию относительно возможности использования свиной требухи в связи с…

Глава 3

С того самого происшествия в феврале 1935 года, когда Вулф отправил меня выполнять свое очередное поручение, собираясь куда-нибудь по делам, я всякий раз задаюсь вопросом: брать ли пистолет? Я это делаю редко, но, окажись он у меня под рукой в тот вторник, ему бы нашлось применение. Клянусь, я пристрелил бы эту гнусную тварь, этого орангутана, или меня зовут не Арчи!

В прежние времена, чтобы добраться от Тридцать пятой улицы до Ривердейл, приходилось тратить добрых три четверти часа, но теперь, когда есть Восточная магистраль и мост Генри Гудзона, это можно сделать всего за двадцать минут. Бывать у Бесс Хадлстон дома мне раньше не доводилось, но я ничуть не удивился при виде окружавшей её владения хитроумной ограды, так как благодаря прессе имел некоторое представление о её жилище. Я оставил машину на обочине дороги и, миновав калитку, направился через лужайку к дому. Участок был обильно засажен деревьями и кустарником, справа поодаль виднелся овальный плавательный бассейн.

В двадцати шагах от дома я внезапно остановился. Откуда он взялся — ума не приложу, но вот он стоял на тропинке прямо передо мной, большой и черный, и скалил зубы в дурацкой улыбке, если, конечно, это так можно назвать. Я переминался с ноги на ногу и смотрел на него. Он не двигался. Мысленно помянув недобрым словом его предков, я шагнул вперед, но стоило мне приблизиться, как он издал какой-то непонятный звук, и я снова остановился. Черт с тобой, подумал я, если это твоя личная тропинка, так бы сразу и сказал, и, заметив по противоположную сторону от бассейна ещё один проход, направил стопы туда. При этом я двигался бочком, — мне очень хотелось посмотреть, что же он предпримет. Вскоре это выяснилось: он припустил за мной на всех четырех. И так получилось, что глядя на него и пятясь назад, я зацепился ногой за нечто, похожее на бревно и лежавшее у края бассейна, и растянувшись на земле, едва не угодил в воду. Когда я снова принял вертикальное положение, «бревно» уже медленно ползло в мою сторону. Это был один из аллигаторов Бесс Хадлстон. Орангутан сел на траву и начал смеяться. Конечно, звук, который он издавал, едва ли можно было назвать смехом, но, судя по выражению его морды, он был в восторге. Вот тут бы я его и пристрелил. Обогнув бассейн, я выбрался на дорожку и уже в который раз направился к дому, но он снова был там — легок на помине — в десяти метрах от меня, преграждая путь, со своими кретинскими ужимками. Я остановился.