С первой фразы: Как увлечь читателя, используя когнитивную психологию - [42]

Шрифт
Интервал

Ну-ка, быстро: какого цвета была комната? Если вы сейчас задумались: «Какая комната?» – я вас ни в чем не виню. Подозреваю, что читали вы строчку через три. Ведь, хотя писатель и понимает, почему важна каждая деталь, читатель не имеет об этом ни малейшего представления. И мы даже не можем остановиться, чтобы выяснить это, потому что детали все прибывают и прибывают. Так что к концу абзаца мы забываем не только то, к чему относятся детали, но и о чем, собственно, сама история.

Представьте, что каждая деталь – яйцо. Писатель кидает нам яйца одно за другим, не представляя, что число яиц, которые мы с трудом удерживаем в руках, постоянно растет. Так что деталь примерно из середины этого огромного описания – ну, например, огромная медная люстра – была последней каплей. Проблема в том, что мы не просто роняем это конкретное яйцо; мы роняем их все. Чем больше деталей нам предлагает писатель, тем меньше мы запоминаем, что, опять же, доказывает, как и в большинстве случаев: меньше значит лучше. Посмотрите на культового певца Тони Беннетта; когда ему было 80, его спросили, что бы он теперь добавил в свои песни, которые пел в молодости, и он ответил почти сразу: «Понимание того, что лучше выбросить»{93}. Зачем ждать, пока вам исполнится 80 лет, чтобы этому научиться?

Однако старая мудрость гласит, что деталей, связанных с ощущениями, никогда не бывает много. Писателям советуют обильно снабжать свои тексты залитыми солнцем, хрустящими, осязаемыми, вкусными, чувственными деталями, чтобы глубже погрузить читателя в историю.

Хорош ли этот совет на самом деле?

МИФ: Осязаемые детали вдыхают в историю жизнь.
РЕАЛЬНОСТЬ: Если осязаемые детали не сообщают необходимую информацию, они закупоривают историям артерии.

Как и всему в истории, каждой детали и каждой подробности нужна причина. Особенно это касается осязаемых деталей. Помню, как однажды читала рукопись, где красноречиво описывалось тепло солнечных лучей на тыльной стороне рук героини, которое она ощущала, пока ехала по тихой улочке ранним утром; оставшийся на языке вкус роскошной клубники, которую она съела на завтрак; прохладу рулевого колеса у нее в руках, приводящую ее в восторг… И это все, что я помню, потому что, когда дочитала до этого момента, думала только о том, как славно было бы сейчас немного поспать.

Нам не обязательно знать, что солнце коснулось кожи главного героя исключительно потому, что это произошло. Нам не нужно знать просто так, что она все еще чувствует во рту вкус клубники даже после того, как почистила зубы, воспользовалась зубной нитью и шесть раз прополоскала рот. Только потому, что рулевое колесо на ощупь кажется холодным. Ну, вы поняли. Нам нужно знать все это только в том случае, когда детали несут в себе какую-либо необходимую информацию. Например, давайте предположим, что героиня – назовем ее Люси, – трепещет при виде прохладного, сладкого, ванильного молочного коктейля. Кому это интересно, казалось бы? Но, сделав последний глоток, Люси падает в обморок, потому что она – диабетик; вот вам последствия. Было бы еще лучше, если бы мы получили какую-нибудь информацию о характере Люси, – может, с помощью того факта, что она выпила этот коктейль, писатель намекает, что перед нами гедонист, предпочитающий мимолетное удовольствие своему здоровью. А может, любовь Люси к ванили – это метафора, говорящая: хотя все женщины в этом офисе обожают шоколад, предпочтения Люси доказывают, что она не такая, как все, и даже вздрагивает, когда слышит поговорку, что все женщины любят шоколад. «Черт, – может подумать читатель. – Наверняка уж она-то не забивает шкаф обувью, купленной просто так, и не тратит все свободное время на уход за лицом, и не охотится за новыми сплетнями о звездах».

Как говорят Чип и Дэн Хизы в своей книге «Созданы, чтобы прилипать» (Made to Stick), несмотря на то, что яркие детали могут придать истории достоверность, они все равно обязаны что-то значить – то есть символизировать и поддерживать главную идею истории{94}. Помните 11 миллионов бит информации, которыми в нас бросаются наши органы чувств каждую секунду? Все это осязаемые детали. Наш мозг понимает, что по крайней мере от 10 999 960 бит нас нужно защитить. Единственные детали, которые он до нас доносит, – это те, которые могут как-то на нас повлиять. С историей то же самое. Ваша задача – отсеять ничего не значащие подробности, чтобы освободить место для тех, которые необходимы.

Три главные причины, по которым можно включить в историю ту или иную осязаемую деталь:

1. Это часть причинно-следственной связи, которая имеет непосредственное отношение к сюжету: Люси пьет коктейль и теряет сознание.

2. Деталь дает нам представление о герое: Люси – неисправимый гедонист, что создаст ей проблемы.

3. Это метафора: предпочтения Люcи показывают, как она воспринимает мир.

Вдобавок читатель должен понимать причину, по которой возникла та или иная деталь. С точки зрения сюжета это элементарно: пока Люси пила коктейль, она потеряла сознание и грохнулась на пол. Сложно не заметить связь между этими двумя событиями. Чтобы сказать, что Люси гедонист, нам сначала придется сообщить, что она диабетик и прекрасно знает, какая опасность таится в невинном молочном коктейле. Начинающие писатели часто упускают этот момент при написании черновика, однако исправить это довольно просто.


Рекомендуем почитать
Литературоведение изучает Апокалипсис

В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.


Сто русских литераторов. Том третий

Появлению статьи 1845 г. предшествовала краткая заметка В.Г. Белинского в отделе библиографии кн. 8 «Отечественных записок» о выходе т. III издания. В ней между прочим говорилось: «Какая книга! Толстая, увесистая, с портретами, с картинками, пятнадцать стихотворений, восемь статей в прозе, огромная драма в стихах! О такой книге – или надо говорить все, или не надо ничего говорить». Далее давалась следующая ироническая характеристика тома: «Эта книга так наивно, так добродушно, сама того не зная, выражает собою русскую литературу, впрочем не совсем современную, а особливо русскую книжную торговлю».


Сто русских литераторов. Том первый

За два месяца до выхода из печати Белинский писал в заметке «Литературные новости»: «Первого тома «Ста русских литераторов», обещанного к 1 генваря, мы еще не видали, но видели 10 портретов, которые будут приложены к нему. Они все хороши – особенно г. Зотова: по лицу тотчас узнаешь, что писатель знатный. Г-н Полевой изображен слишком идеально a lord Byron: в халате, смотрит туда (dahin). Портреты гг. Марлинского, Сенковского Пушкина, Девицы-Кавалериста и – не помним, кого еще – дополняют знаменитую коллекцию.


Новые материалы о дуэли и смерти Лермонтова

В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.


Литературное произведение: Теория художественной целостности

Проблемными центрами книги, объединяющей работы разных лет, являются вопросы о том, что представляет собой произведение художественной литературы, каковы его природа и значение, какие смыслы открываются в его существовании и какими могут быть адекватные его сути пути научного анализа, интерпретации, понимания. Основой ответов на эти вопросы является разрабатываемая автором теория литературного произведения как художественной целостности.В первой части книги рассматривается становление понятия о произведении как художественной целостности при переходе от традиционалистской к индивидуально-авторской эпохе развития литературы.


Вещунья, свидетельница, плакальщица

Приведено по изданию: Родина № 5, 1989, C.42–44.