С нами крестная сила - [29]

Лежа с закрытыми глазами, Андрей долго соображал, откуда в нем сия премудрость? Никогда прежде не задумывался над такими вопросами и вдруг выдал монолог бескомпромиссного обозревателя, каких много развелось в наше безумное время. Сам выдал? Или кто-то подсказал? О туманном образе из своего сна он не вспоминал, образ этот быстро исчез, растворился, как исчезает, не задерживаясь в памяти, все приснившееся.

— …Что происходит? Я не знаю, что происходит, — услышал он голос Гиданны. Она говорила тихо, боясь разбудить Андрея. — Это скорее не "взять боль", а дать нечто здоровое. Кое-кто называет это «нечто» ОДОМ, тонким веществом, жизненной энергией. Больной организм на время как бы забывает, что значит быть здоровым. Ему надо об этом напомнить, вроде как упавшему помочь подняться. Все очень просто, никакой мистики.

— Все-то у тебя просто. — Голос бабы Тани.

— Конечно, просто. Сложность от нашего незнания, от непонимания или нежелания понять. Мир развивается от простого к сложному, а вот понимание человеком этого мира — от сложного к простому. Сколько недавно казавшегося невероятным стало обыденным? Так что никаких чудес не бывает…

— А Христос? — неожиданно для самого себя спросил Андрей. В избе стало тихо, так тихо, что жужжание мухи, бьющейся в паутине где-то в сенях, показалось громким. Не открывая глаз, Андрей увидел, как Гиданна и баба Таня испуганно переглянулись, а потом на цыпочках подошли к кровати.

— Что Христос? — тихо спросила Гиданна, думая, что он бредит.

— Как там было-то? Коснулась его женщина и выздоровела. Христос даже сказал, что почувствовал, как из него излилась сила. И тогда чуда не было?

— Не было.

— Ничего себе. — Он открыл глаза и улыбнулся. — Разве религия может существовать без чуда? А говоришь — верующая.

Баба Таня испуганно закрестилась, а Гиданна засмеялась, тихо и счастливо.

— А говоришь — неверующий, — осторожно поддразнила она, стараясь продлить миг надежды. — А сам веришь в чудо.

Он смотрел на нее, не отрываясь, и думал о том, что ему и в самом деле хочется верить в чудо. Чудом была она. Все в нем противилось тому, что Гиданна такая же, как все.

— Нет, дорогой мой, — сказала Гиданна, и все в нем замерло от таких слов, — болезнь — это нарушение в человеке одической циркуляции, или, проще говоря, внутренней гармонии. Здоровый ОД сострадающего человека восстанавливает в больном нарушенную гармонию. Когда ты говоришь "возьми мою боль", это не значит, что я возьму и заболею. Здоровьем делятся, здоровьем, а не болезнью.

— А я бы поболел. Чтобы ты за мной поухаживала.

Женщины снова переглянулись, и он увидел испуг в глазах у обеих и прочел их мысли о том, не позвать ли сейчас же Епифана, тот один может разобраться, что такое происходит с Андреем, не заговаривается ли? Больной, в ведет себя как ни в чем не бывало…

— Епифан сейчас придет. У калитки уже. Вы отвернитесь, я встану.

Гиданна побледнела и отшатнулась, а баба Таня подбежала и принялась поправлять на нем легкое байковое одеяло.

— Что ты, что ты, тебе нельзя!

— Почему?

— Больной ты.

— Больной? Чего же в больницу не отправляете, если больной. Сообщили бы нашим, в отделение, приехали бы.

— Куда тебя такого? Живого места нет. Мы сами, сами, мазями своими да словом Божьим.

А Гиданна все стояла в стороне. Большие темные глаза на бледном лице были как два провала. И он увидел себя ее глазами, и сам испугался. Человек в горящей одежде, катающийся по траве. Человек совершенно голый, весь в пятнах ожогов. Лицо, искаженное гримасой боли…

Но сейчас он не чувствовал никакой боли. Помнилось что-то такое, смутное, исчезающее. Пожар какой-то, что-то беспокоящее, от чего хотелось поскорей избавиться. Но все это было позади.

— Дайте же встать.

Он выпростал из-под одеяла руки, и Гиданна снова отшатнулась. Руки Андрея были белы и чисты. Потом медленно приблизилась, провела пальцами по коже и отдернула руку, будто обожглась. И опять протянула руку, осторожно взяла край одеяла, потянула на себя.

— Э-ей, — засмеялся Андрей. — Я же не одетый.

Но она все же отогнула одеяло, заглянула под него. Упавшие волосы ее щекотно коснулись груди. И опустила одеяло, обессиленно села на край кровати.

— Это, это… Я не понимаю…

Тихо стукнула дверь, заскрипели половицы в сенях, и в комнату просунулась сначала палка, а затем ввалился и сам Епифан все в том же ношеном-переношеном сером пиджаке. Остановился у порога, долго глядел на Андрея. И вдруг надломился в поясном поклоне. Баба Таня ойкнула, Гиданна вскочила с кровати, а Андрей засмеялся.

— Что это ты? Как в церкви.

— Я знаю что, — ответил старик. — Не каждому дается. Я же вижу.

— Что ты видишь?

— Что надо, то и вижу. Только мне до тебя теперича далеконько. Вставай, чего лежишь-то?

— Так ведь… — Андрей повел глазами на Гиданну и бабу Таню.

— Дайте мужику одеться, стрекозы! — весело вскричал Епифан.

— Это я-то стрекоза?! — взвилась баба Таня, и было в ее голосе больше восторга, чем обиды.

— И ты тоже. Кыш за печку!

Прикрываясь одеялом, Андрей торопливо натянул брюки и принялся рассматривать руки, грудь, живот — чистые и гладкие, будто не свои. Вот тут, на плече, была родинка, теперь она исчезла. И шрам на руке от давнего ранения тоже исчез. Не было и бородавки на пальце, с которой он безуспешно боролся много лет. Все это удивляло, радовало и пугало.