С нами крестная сила - [24]

— Кто?

— Ганна.

— Гиданна?!

— Да нет, Ганной зовут. В Киеве живет.

Когти, внезапно сжавшие сердце, отпустили, и Андрей уронил руки на колени.

— Странное совпадение.

Музыкант помотал головой.

— Я недавно понял: случайности, совпадения — это проявление какой-то высшей закономерности. Кто-то играет с нами, на что-то намекает: дескать, думай да соображай. Заметь, все религиозные учения переполнены похожими притчами да намеками. Будто под одну диктовку писаны. А музыка? Бывает, не идет и все тут. Сажусь к роялю или хожу, маюсь, зову, сам не зная кого. А бывает, что и дозызаюсь. Тогда мелодия сама звучит, будто кто наигрывает, только успевай записывать.

— Эта, что слышали?

— Нет, нет, — поморщился музыкант, — это совсем другое.

— Да ты рассказывай, чего душу мотаешь? — сказал Аверкин, — Не бойсь, он поймет.

— Я не боюсь. Говорю ж, Ганна. В Киеве живет. Играл я там в одном доме. Сначала-то сел к роялю, поднял руки и опустил. Ничего не помню. Не помню, и все, хоть ты лопни. Чувствую, мешает что-то, а что — не пойму. Потом вижу сидит. Смотрит так — мурашки по коже. Вы, говорю, отойдите подальше, не могу. Не возмутилась, не удивилась, встала и ушла в другую комнату. И я сразу все вспомнил, понимаешь? Так играл — люди плакали. Импровизировал. Музыка входила в душу, в сердце и выходила через руки. Что это было, до сих пор не знаю. Не мое и не ее, она потом говорила. Свыше было, понимаешь?

Андрей кивал. Что-то и с ним случалось похожее. Не музыка, конечно, никогда ни на чем он не играл, а вот это… свыше.

— Потом в гостиницу позвонила, попросилась приехать. И приехала. Обычно женщины стесняются признаться, а эта сразу — влюбилась. Только вы, говорит, не пугайтесь, докучать не буду, лишь иногда напоминать о себе, чтобы, значит, не забывал. Ей зачем-то нужно, чтобы о ней помнили. Спрашивает, не возражаю ли, мол? Я сдуру-то и ляпни — пожалуйста. Женщина все-таки, как иначе скажешь?" Думал: одной поклонницей больше, одной меньше… А она говорит: я, говорит, экстрасенс, я к вам музыкой буду приходить. И вот, сам слышал. Сначала редко было, ничего, а потом женился, и она взревновала, принялась чуть не каждый час напоминать. Поцелуешься, а над головой — как колдовской колокольчик…

— Ведьма! — выкрикнул Аверкин и грубо выругался.

А у Андрея — мурашки по коже. Подумал: и он так же вот влип. Сказала же: "Умрешь от моей тоски". У этого хоть музыка, а что у него будет?! "Сам о ней забыть не можешь, — съязвил в свой собственный адрес. — Или потому не можешь, что она не дает?.." Долог летний день, но и он кончается. Было совсем темно, когда Андрей под руку с Аверкиным вышел на улицу. Вечерняя заря уже погасла, утренняя не зажглась, а на освещении местная власть еще продолжала экономить, как в недавнюю пору белых ночей. Шли они, как им казалось, довольно прямо, старались не выходить на середину дороги, но встречные машины все равно подмигивали фарами и сердито гудели. Не лучше вели себя прохожие, сходили с тротуара, а то и вовсе шарахались на другую сторону.

— Видно, хороши мы с тобой, — догадался Андрей.

— Я-то ничего, это ты все время тянешь меня, — возразил Аверкин.

— Я тяну? Да ты сам…

Он внезапно умолк, потому что увидел впереди парочку. Мужчина был лыс, как тот ученый из института, и одет похоже — в белый пиджак, белые брюки. А женщина… Как раз в этот момент парочка остановилась у освещенного окна, и Андрей замер: вроде она, Гиданна.

— Вырядился! — буркнул зло.

— Кто?

— Да никто.

— Я тебе друг или не друг?..

— Отстань.

Он все смотрел на парочку и не мог двинуться с места.

— Ты о тех, что ли? Пойду узнаю, что за типы.

— Ты что?!

— Документы спрошу. Или в милицию… для выяснения.

— Очумел?!

Подумал: может, ошибся? Была бы она, догадалась бы, что он тут. И вспомнил ее слова: "Я тебя совсем не чувствую". Парочка стояла тесно, явно целуясь, и Андрей зажмурился. А как открыл глаза, то никого уж не увидел: улица была пуста. Держась друг за друга, они заторопились вперед, заглянули в освещенные окна, но за плотными занавесками ничего не увидели.

— Ишь, как тебя! — посочувствовал Аверкин. — Доберешься до дому-то?

— Доберусь.

— Я бы с тобой, да меня моя живьем съест.

— Доберусь, — выдавил из себя Андрей, борясь с желанием заорать или зареветь по-бабьи.

— Хорошо тебе, ты холостяк…

Аверкин вдруг бросился на дорогу навстречу зеленому огоньку такси. Машина вильнула, но остановилась.

— Довезешь… куда-нибудь! — крикнул шоферу, суя в окно милицейское удостоверение. — Да не меня, вот этого…

— Куда-нибудь довезу, — усмехнулся шофер. Андрей плюхнулся на заднее сиденье, назвал адрес и забылся.

И замелькали перед глазами видения, одно другого чуднее.

Светящиеся колонны посреди темного поля, прозрачные силуэты в туманной дымке, дед Епифан, грозящий кому-то узловатым пальцем, опять силуэты, странные, вдвинутые один в другой, как матрешки. А то вдруг ясно увидел горящий сарай, пламя беззвучно металось, отражаясь в гладкой воде близкой речки. Речки? Нет, не сарай горел, а стог сена у знакомого омута, и кто-то метался на фоне пламени. Наплывом, как в кино, надвинулась стенка обшарпанного кирпичного гаража с давно некрошенными железными воротами и неоновой надписью «Свет» в отдалении. И замельтешили перед глазами машины, много машин, сбившихся посреди широкой улицы, и разбитый в дорожной аварии милицейский газик.