С нами крестная сила - [22]

— Ну как? — крикнула Гиданна из другой комнаты.

— Не очень, — ответил лысый.

Андрей шагнул к другой двери, увидел Гиданну полураздетой, с обнаженными до плеч руками. Она водила ладонями у голой спины, будто гладила, и пальцы ее вздрагивали. Андрей представил, как бы он сам млел под этими пальцами, и еще больше расстроился.

— Не получается! — крикнул лысый. — Срывы!

Гиданна обессиленно опустила руки.

— Кто-то мне мешает.

Обернулась, увидела Андрея, сказала раздраженно:

— Выйди, пожалуйста.

Он отступил. И тут обернулся лысый.

— Выйдите, вам русским языком говорят.

Так с ним еще никто никогда не разговаривал. Он вышел в коридор, мучаясь больше от того, что Гиданна ничего не сказала, не объяснила, почему он тут. Задыхаясь от обиды, Андрей толкнул дверь на улицу и решительно пошел прочь от института, ожидая, что вот сейчас Гиданна спохватится, выбежит на крыльцо, позовет. Так и дошел до перекрестка, свернул направо, в улицу пошире, сплошь залитую солнцем. В узком провале между домами увидел большой камень-валун, серебристую елочку и скамью — этакий райский уголок для отдыха, какие в последнее время стали появляться в городе. А на скамье-кем-то забытая нераспечатанная пол-литровка с желто-зеленой этикеткой — «Зубровка». Со всяким ротозейством приходилось сталкивайся, но чтобы позабыли бутылку водки — о таком Андрей и не слыхивал. Огляделся — не подвох ли, нет ли кого рядом, — а когда снова посмотрел на скамью, никакой бутылки уж не увидел. И пожалел, что бутылка — только видение, очень бы она была сейчас кстати, "Довела! — подумал со злостью о Гиданне. — Еще немного, и свихнусь".

Он сел на скамью и зажмурился, стараясь успокоиться. "Не гневайся, — вдруг совершенно спокойно сказал сем себе, — не уподобляйся пособнику Тьмы. Человеку надлежит быть носителем Света". Испуганно огляделся, подумав, что заговорил вслух и что кто-то, не дай Бог, мог услышать эту высокопарную сентенцию. Рядом никого не было, и на всей улице — странная безлюдность. "Как разглядишь — носитель Света он или пособник Тьмы? — спросил сам себя. И сам себе ответил: — Да очень просто. Если человек всех чернит и подозревает, насмешничает, все подвергает сомнению и поруганию, такого мы интуитивно чураемся, считаем недобрым. Так же и с группами, организациями. Если какая все делает для разъединения людей, сеет рознь и вражду, разжигает ненависть, мы, ничего больше не зная о ней, уверены, что это пособники зла. Нетерпимость и жестокосердие — вот явные признаки слуг Тьмы… Не гневайся. При гневе и раздражении в человеке выгорает запас психической энергии, и он делается беззащитным перед дьявольщиной…"

Длинный назидательный монолог напугал Андрея. Никогда прежде ни себе, ни другим не говорил ничего подобного. Это были явно не его мысли. Подумал, что от такого самозаговаривания одна дорог к психиатру. Или же куда-нибудь, где можно выпить, — в ресторан, что ли? Он решительно встал, соображая, где ближайшая забегаловка, хоть и кооперативная, грабительская. И тут видел бодро шагавшего по улице лейтенанта Аверкина.

— Эй! — обрадовался он.

Не закадычный друг Аверкин, но и с ним, бывало, сиживали за одним столом.

— Ты чего тут?

— Отдыхаю.

— Ничего местечко, — огляделся Аверкин. — Сюда бы столик да пива.

— Не мешало бы.

— Так в чем дело?

— Теперь не разгуляешься. Цены-то!.. Аверкин помолчал, постукивая кулаком по краю скамьи, и вдруг заорал:

— Суки! Выпить и то негде!

— Не злись, — сказал Андрей. — Когда злится, человек теряет психическую энергию, без которой он легкая добыча злых сил.

— Ты как эта лекторша. Ты часом не того?

Андрей пожал плечами и покраснел.

— Тогда конечно.

— Что «конечно»?

— Выпить надо, вот что! — опять заорал Аверкин, странная у него была манера разговаривать — то почти шепотом, так, что и не разобрать, а то в голос. Сказывалась любовь к телефонам.

— Куда теперь пойдешь?

— Может, музыканта потрясти?

— Какого музыканта?

— В школе вместе учились. У него всегда есть, Заглянем? Тут недалеко.

— Позвони.

— Отговорится, знаю я его. Творческая личность, все ему мешают. А придем — куда денется?

— Неудобно.

— Неудобно знаешь что? Пошли давай.

Он подхватил не очень сопротивлявшегося Андрея под руку, потащил за собой. День уже остывал, в улицы вливалась бодрящая прохлада. Над крышами домов, радуя глаз, розовели редкие облака. Встречные девушки все, как одна, казались сказочно красивыми в своей улыбчивости, полуобнаженности, и, если бы не обида, не отпускавшая Андрея, он, наверное, как и Аверкин, болтал бы без умолку, сыпал волнующими полунамеками. Музыкант оказался обыкновенным человеком, совсем не богемного вида — ни модной бородки, ни аристократической осанки, ни галстука-бабочки. Из-за высокой, давно не крашенной двери выглянул испуганный человечек в трикотажном спортивном костюме с отверткой в руке, измазанной машинным маслом. Масляное пятно было у него и на щеке. Встреть такого на улице, даже и умытого, подумал бы — работяга, слесарь.

— Проходите, проходите, — засуетился музыкант. Обернулся, крикнул в глубину сумрачного коридора: — Вовка, забирай велосипед, потом починю.

— Да-а!.. — послышалось из коридора.