С намерением оскорбить (1998—2001) - [95]

Здесь произошло то же самое, подумал я, когда сзади вспыхнули огни мчавшейся по шоссе «скорой». В наше время человек может позволить себе на время отгородиться от боли и смерти. Наши деды знали их очень хорошо. Но мы сдали своих дедов в больницу, чтобы не видеть, как они умирают, и больше не вспоминали об этом. Теперь в нашем распоряжении дома престарелых, хосписы и прочие эвфемизмы. Не вижу — значит не знаю. Не знаю — значит ничего нет. И мы идем по жизни с фатальной уверенностью, основанной на абсурдном убеждении или надежде, что страдание, болезнь и смерть — это не для нас. Мы не думаем о смерти. Сам образ нашей жизни, такой разумный и здоровый, — красивые и бессмертные — заставляет нас полагать, что Ужас давно отошел на второй план, передвинулся в разряд того, что может случиться, но никогда не случается. А Ужас, между тем, никуда не делся. Он затаился и ждет подходящего момента, чтобы толкнуть нас в пучины жестокости и страха. Ты влюбился, собираешься в отпуск, заканчиваешь учебу, празднуешь день рождения или выходишь на пенсию, а Ужас тут как тут. В столовой взрывается бомба, кретин Маноло вырывается на встречную полосу, или ни с того ни с сего тебя поражает удар. И все становится на свои места. Так всегда, мы просто забыли. И человек, не готовый к ударам судьбы, понимает, насколько он слаб и ничтожен. Понимает, что он смертен.

Таков закон жизни. Так было всегда, на протяжении веков, и будет до скончания мира. И потому никак нельзя простить удивление, с которым мужчина слушал крики женщины в белом платье. Ничем нельзя оправдать этот идиотский вопрос: почему это случилось именно со мной?

МОЙ ДРУГ НАРКОТОРГОВЕЦ

В Кульякане, что в Синалоа, Мексика, есть свои неписаные законы. На улицах, в магазинах и по радио все время звучат наркобаллады корридос, как в Испании — Сабина и Фари. Друг, который представляет тебя, ручается за тебя головой. Если что-нибудь выйдет криво, как здесь говорят, отвечать будешь ты, он и, в самом худшем случае, его семья. Это закон, который не знает исключений. На вечеринке клана Лас-Кинтас — среднего класса наркоторговцев — есть от чего прийти в смущение. Все пьют «Пасифик» и едят пережаренное мясо. У всех усы, широкие пояса, ботинки из кожи страуса или игуаны, золотые цепи на шеях, часы за пять тысяч долларов. Женщин не видно. У дверей телохранители. На стоянке машины последних моделей. «Тигры Севера» орут в микрофон что-то о дозах.

— Он пишет книги, — твердил мой друг, испугавшись, как бы меня не приняли за стукача или агента Управления США по борьбе с наркотиками. — Он славный парень. Интеллектуал.

Про интеллектуала он сказал очень серьезно, закатив глаза. Люди с золотыми цепями смотрели на меня с подозрением. Они не могли взять в толк, зачем этот тип тратит время на то, чтобы писать или читать книги, вместо того, чтобы возить в Штаты «белую даму». Их отцы и дети были пеонами, а они, ты посмотри, выбились в люди, стали настоящими сеньорами. У есть дома в Лас-Кинтас и Сан-Мигеле, а кое у кого есть свои собственные корридос, написанные людьми с именами и фамилиями, которые можно услышать в ресторанах и на кассетах.

— Это то, что от нас останется, — сказал мой друг. — От нас. Останутся корридос.

Любой торговец наркотиками примерно знает, каким будет его конец. Но пока ты живешь, приятель, ты смотришь на мир, втягиваешь его ноздрями, ловишь ртом и прочими частями тела. Вот это жизнь!

— Ты думаешь, все это поместится в твоей книге? — спросил мой друг, протягивая мне банку ледяного «Пасифика».

— Нет, — ответил я, — все в нее, конечно, не войдет, но, чтобы тебе поверили, нужно хорошо знать, о чем пишешь. К тому же, мне здесь чертовски хорошо.

Вот я и езжу из одного места в другое, вникая в подробности производства и экспорта «пудры». Мы едим моллюсков в Лос-Аркос, гуляем по Малекону, любуемся на девушек Кульякана. Они все как на подбор красавицы. Настоящий класс, как говорит мой друг. С друзьями всегда так. Ты знакомишься с кем-нибудь, а он говорит: мне нравится этот парень, он будет моим другом. И ставит на стол бутылку. У нас было так. Друзья передавали друг другу бутылку, потом еще одну, а потом отправились странствовать по барам. Он таскал меня из «Кита» в «Дон Кихот», а оттуда в «Осирис», где Эва и Джеки танцевали полуобнаженные в нескольких дюймах от нас. Сто семьдесят песо за пять минут. И тут, человек, который стал моим другом, сказал:

— Послушай, приятель, я хочу тебе помочь.

И вот мы здесь. Нас пригласили на вечеринку к местному наркобарону. Оказывается, его жена — учительница и любит мои книги. Дом незаметно окружили легавые. Ничего особенного. Привет, как жизнь? Мы наблюдаем за вами. Наверное, они имеют свою долю и потому расположены к компромиссам. Иначе с ними бы так не церемонились. На прошлой неделе в комиссара полиции всадили сорок семь пуль из «калашникова», когда он утром садился в машину у собственного дома, в трех кварталах от моего отеля.

Мой друг улыбается мне, потягивая пиво.

— Таковы правила, — объясняет он. Стоит зарваться — и получишь пулю. В самом лучшем случае. Но если ты симпатичный парень и у тебя хорошо получается делать дела, тебя рано или поздно уберут свои, чтобы не переманивал клиентов. Чем меньше возникаешь, тем надежнее твое положение. Слишком много народу может тебя убить: янки, конкуренты, федералы, свои. Но чаще всего убивает зависть. Из каждого десятка уцелеет один, если будет на то божья воля. Остальных ждет тюрьма, а потом могила.