Мои дни рассыпаются на точки, на крошки, и фоновые частоты иногда бывают настолько сильны, что вся эта мелочь трясётся вокруг меня, резонируя. И за шумовой стеной мне никак не разглядеть главной мысли, ради которой сегодняшний день был задуман. Но иногда глоток коньяка может что-то слегка исправить и мир гармонизируется сам, на недолгое время обретая форму, направление и смысл. И уже не надо ничего писать — ни дневник, ни рассказ.
Звонок.
— Привет.
— Здравствуй, Вадим.
— Что делаешь?
— Стою на балконе.
— Я тоже.
Помолчали. Мне подумалось, что — нет, всё-таки они были, те времена, когда дни не состояли из хаотично расположенных мазков, и всё в них было связано в стройную систему, похожую на красивое математическое уравнение. Может, просто решали это уравнение не очень усидчивые ученики. И ошибка стала очевидной только под конец, дурацкая, из элементарной математики, но повторно решить уравнение у нас уже не выйдет: урок закончился.
— Знаешь, я звоню, потому что я прочитал в Сети твой рассказ, — и вот на том конце трубки небольшая пауза и вздох, и не понять, удивлённый он или разочарованный. — Оля, зачем ты это всё написала? Это ведь может прочитать моя дочь. Это кто угодно может прочитать.
— Ну и пусть. Мы же расстались полгода назад.
— Нет, ты не понимаешь. Во-первых, ты описываешь реальную ситуацию и выставляешь меня каким-то идиотом. Во-вторых, тебе меня никогда не понять, ты не была в моём положении. И в третьих…
— И в третьих?
— И в третьих, Оля, всё это очень плохо написано. Очень! Эти одинокие женщины, эти голуби, всё уже было, всё об этом сказано уже сто раз! Это просто пошлость, я так тебе скажу.
— Вадим, получается, что жить так — не пошлость, а писать — пошлость?
— Да! Писать надо так, словно…
— Словно советуешься с Шекспиром.
— С Шекспиром, с Король-Лиром, с Вавилонской башней! Чтобы получился кристалл, из молекул совершенно другой природы. Ты сотрёшь рассказ?
— Нет, оставлю. Мне завтра на работу. Поздно уже. Пока.
Коньяк был куплен вовремя. Мир гармонизировался с устрашающей скоростью. Я подумала о том, что ещё год назад я не сумела бы заснуть после такого разговора с Вадимом. Тогда я долго не могла успокоиться после его звонков: ходила по квартире, натыкалась на предметы, а меня толкали в бока тысячи чужих острых локтей, и вещи в квартире внезапно превращались каждая — в маленький кинопроектор и, вполне по-андерсоновски, они показывали мне куски старой хроники, каждая вещь отвечала за свой отрывок, в котором садист-оператор крупным планом протаскивал передо мной снова и снова: глаза, пальцы, волосы, прикосновения. А сейчас ничего. Просто хочется допить коньяк и лечь спать. Всё, что раньше было красивым уравнением, — стало слабым и млявым, как те вороны, из дневников, написанных почти век назад.
Я подумала ещё, прежде чем заснуть, о том, что хорошо было бы спросить Вадима, как он думает, напился ли Пришвин, узнав про гибель Мандельштама. Но какая теперь разница, когда вещи наконец-то встали на свои места, получили свои имена и прожили свою правду.
2014–2017
Сергиев Посад — Москва — Комарово — Санкт-Петербург
