С. Михалков. Самый главный великан - [13]

В том письме Наташа писала:

«Сейчас у меня такой сумбур в голове, что я ничего не соображаю. Тут еще сыграло роль то, что у американцев все страшно бестолково устроено, например, рядом с рубенсовской картиной развешана такая американская пакость, что прямо стыдно смотреть. Вкуса у американцев нет совершенно, и они скверно воспитаны. Наши русские воспитаны много лучше… До чего же американцы тупы в музыке и до чего у них музыка бездарна, везде одни фокстроты. Вообще Америка так бедна в отношении искусств, так бездарна, что здесь тяжело жить. Здесь ничего не ценят, кроме долларов. В Нью-Йорке улицы по номерам, словно неживые. У каждой улицы должно быть название, тогда она живая, например, Кривой переулок, Кузнецкий мост, Неглинка или даже шоссе Энтузиастов. А здесь номера… И во главе всего – доллар. Ужасная страна, и здесь все общие интересы настолько мелки, что они невольно тащат книзу, а не кверху. Грустно и противно, когда наглотаешься этой гадости, и страшно хочется уехать».

За полвека нашей совместной жизни Наталья Петровна в целом не изменила своего отношения к заокеанскому образу жизни, хотя и признавала, что отдельные достижения высокой культуры в Америке есть. Но, повторяю, сам американский образ жизни был чужд ей, воспитанной на великих ценностях русской культуры, знакомой с шедеврами европейских музеев. Дочь и внучка больших художников, она была очень взыскательна. И это относилось не только непосредственно к культуре, но и к ее носителям – к людям.

А люди ее с юности окружали незаурядные. В дом Петра Петровича Кончаловского, находившийся в Буграх, в ста километрах от Москвы, приезжали погостить немало знаменитостей. Среди них писатели Алексей Толстой и Александр Фадеев, академик Петр Капица, пианисты Владимир Софроницкий и Святослав Рихтер, режиссеры Всеволод Мейерхольд, Сергей Эйзенштейн, Александр Довженко, Сергей Герасимов, актеры Иван Москвин и Борис Ливанов. Прямо там, в Буграх, Петр Петрович писал портреты некоторых из них. Например, известный портрет Сергея Прокофьева в белом плетеном кресле в саду.

Столь изысканное общество, конечно, наложило свой отпечаток на умозрения семьи Кончаловских. И вдруг – Наташа выходит замуж за долговязого детского поэта, который на десять лет моложе да вдобавок заикается. Помню, Ольга Васильевна, моя будущая теща, познакомившись со мной, воскликнула: «Господи, мы все начнем заикаться!» В обществе как-то легче воспринимается брак, если муж значительно старше жены, чем обратный вариант… Да и Ольга Васильевна, урожденная Сурикова, как уже сказано, не слишком одобряла сложившиеся отношения своей взрослой дочери с начинающим поэтом, ездившим по Москве на велосипеде. Зато Петр Петрович Кончаловский всегда весьма радушно принимал меня в своем доме и признавался, что ему нравятся мои стихи для детей.

Как я мог горячо полюбить женщину, которая была на десять лет старше меня? А я отвечу: «Самое главное – не глазами увидеть, все основное постигается только сердцем». Наталья Кончаловская уже при первом взгляде на нее поражала воображение – она была мила и очень обаятельна, а обаяние – это такая сила, с которой не поспоришь. Дается оно редким людям, и объяснить, что это такое, сложно. Что-то вроде гипноза? Пожалуй. Но обаятельным может быть и очень даже некрасивый человек… А если и красота, и обаяние, и ум, и остроумие, и превосходная образованность, и воспитанность еще дореволюционная, когда понятие «интеллигентность» подразумевало доброжелательность, учтивость, радушие?! Все это было присуще Наталье Кончаловской в высшей степени. С нее глаз не хотелось спускать… А если добавить к этому, что она была веселым, искристым человеком, то меня можно понять. Все яркое, талантливое, совершенное моя Наташа принимала близко к сердцу. И если мое новое стихотворение казалось ей удачным, она могла радоваться до слез. И ее мнение было для меня годы и годы решающим.

Поэтому я настаивал на регистрации брака, боясь потерять любимую, обаятельную, умную женщину, и в конце концов Наташа сдалась. Перед тем как отправиться в загс, мы зашли в забегаловку, выпили водки, а после регистрации купили четверть белого свирского вина и пошли отмечать событие к нашему другу.

Маленькую Катю я, конечно, удочерил.

Конечно, начало нашей совместной жизни не было ни безоблачным, ни безмятежным. И дело тут не в возрастной разнице. Мы оказались людьми очень разными, но при этом каждый был сильной личностью. Вдобавок я очень уж быстро, как говорится, шел в гору, и уже через три года, в 1939-м, был удостоен высшей награды нашей страны – ордена Ленина. Причем попал в компанию самых талантливых писателей – награждали меня вместе с Михаилом Шолоховым, Алексеем Толстым, Александром Фадеевым, Валентином Катаевым. В литературной среде мое награждение восприняли как сенсацию.

Но любопытно, что реакция близких родственников на это чрезвычайное, по семейным понятиям, событие была диаметрально противоположной. Моя мама Ольга Михайловна очень обрадовалась и считала, что жизнь теперь станет поспокойнее, ведь сыну вручили как бы «охранную грамоту». В узком семейном кругу она говорила: «Ну теперь-то уж точно не посадят». Зато другая мама, то есть теща Ольга Васильевна Кончаловская, наоборот, огорчилась. Узнав о том, как щедра власть к зятю, она мрачно сказала: «Это конец, это катастрофа». Ольга Васильевна жила по принципу: «Минуй нас пуще всех печалей и барский гнев, и барская любовь…»