С любовью, Старгерл - [66]
ДДС – 6.
Большую часть последних двух дней я посвятила доставке приглашений. Эльвина с Пусей помогали. И папа тоже – на своем молоковозе.
Когда на кладбище я вручала приглашение Чарли, он прочитал его, вернул мне и сказал: «Мне надо быть здесь». Я засунула бумажку ему в карман. Нагнулась, не слезая с велосипеда, и поцеловала старика в щеку. Потом снова нырнула к нему в карман, достала слуховой аппарат, приладила его и шепнула Чарли в самое ухо:
– В тот день она будет ждать вас не здесь. А там.
Когда я отвезла последние приглашения, почти стемнело. Но я все же свернула к утесу с видом на старый сталелитейный завод, откуда, согласно легенде, прыгнула навстречу гибели ленапская дева. Шепотом попросив прощения у Перри за нарушение собственной заповеди «не сорить», оставила ей приглашение прямо на земле и покатила домой.
ДДС – 4.
Весь день старалась держаться подальше от людей. Чем ближе заветная дата, тем сильнее мне хочется побыть одной, сосредоточиться. Я сочинила песню под аккомпанемент укулеле. Точнее, решила просто время от времени перебирать струны – никакого бренчания. Еще я готовлю танец. Сделала венок из ягод паслена – первый луч солнца должен упасть прямо внутрь него. Набросала слова для выступления.
А все-таки чувствую: чего-то не хватает. Что-то я упускаю.
Единственный человек, от визита к которому я сейчас удерживаюсь с трудом, – это Бетти Лу. Просто умираю, как хочу узнать, пойдет ли она на праздник солнцестояния, покинет ли свое жилище в первый раз за девять лет? Но не хочу давить. Если появится – то пусть уж только по доброй воле.
Стараюсь не думать о том, что сегодня снег пошел в Чикаго.
ДДС – 3.
Боюсь, что может не прийти никто. Ну как никто? В Эльвине с Пусей я уверена. И в своих родителях. И в Марджи. И в Корице. А вот во всех остальных – не особенно.
Репетировала песню.
И танец.
И речь.
Снег уже в Питсбурге.
ДДС – 2.
Если не считать установки палатки, я рассчитывала посвятить день по большей части уединению и созерцанию, необходимым для спокойной подготовки духа к великому событию.
Однако вышло иначе.
Поскольку наступил очередной четверг, мама, как обычно, перед рассветом поплелась по лестнице вниз, на сей раз бормоча: «Ну, вот и последний раз…» Действительно: в последний раз уселась она в кресло-качалку наблюдать, как я удаляюсь по коридору из фонарей у домов к Календарному холму.
Этой безлунной пасмурной ночью поле освещал только мой фонарик. В последний раз я протянула веревку от колышка для крокета и вкопала последнюю метку. Печальный сумеречный свет пробился сквозь тучи, но солнце, конечно, не показалось. Подумать только, его лучи преодолели путь в 150 миллионов километров только для того, чтобы перед самым финишем наткнуться на непреодолимую завесу облаков над каким-то холмом на планете Земля. Таким образом, моя итоговая – и главная – вешка установлена приблизительно, не идеально. Мне оставалось только пристально всмотреться в длинную дугу других таких же, вбитых с июля по декабрь, и как можно точнее установить конечную.
Ненавижу прибегать к догадкам. Если мой расчет окажется неверен, все пойдет прахом… У нас получилось что-то вроде камеры-обскуры для непрямого наблюдения затмений. Свет восходящего солнца – ну пожалуйста, пожалуйста, пусть его будет завтра видно! – упадет на переднюю сторону палатки из «Черной кости», ворвется в нее через маленькое круглое отверстие и рассеется по ней золотыми «зайчиками». А основной луч падет – вот он, миг солнцестояния! – на заднюю внутреннюю (также черную) сторону нашего сооружения, причем надо надеяться, что как раз в центр пасленового венка. Но! Если выравнивание по линии отверстие – палатка – задний «фон» рассчитано неправильно, то луч промахнется и улетит в дальние дали за шоссе № 113, а мы внутри останемся созерцать глухую черную материю.
Я, как обычно, села на землю, закрыла глаза, но вопрос погоды и расположения меток никак не шел у меня из головы. Голова была пуста, словно ее пропылесосили. А когда в конце концов я сдалась и открыла глаза, на мои повернутые к небу ладони падали первые снежинки. Я торопливо обернулась на запад, чтобы послать тебе свое еженедельное мысленное сообщение, свой вопрос, но была так расстроена, что, боюсь, оно оказалось нечетким.
Вот тебе и созерцание.
Папа сегодня развез молоко пораньше, и к середине дня я вернулась на холм, чтобы помочь ему ставить палатку. Снег уже напа́дал нам по щиколотку. Обугленное пепелище дома ван Бюренов на краю поля белело на глазах.
Мы притоптали снег в нужном месте и выдолбили четыре ямки для шестов. Отец воспользовался для этой цели тяжелым молотком и стамеской. Потом мы выкопали колышек для крокета и в точности на той линии, где он стоял, развернули заднюю сторону палатки.
Состояла она из пяти полотнищ «Черной кости» – четырех «стен» и «крыши». Все – тяжелые и абсолютно светонепроницаемые. По краям мама свернула ткань вдвое, чтобы не порвалась, и укрепила отверстия для шестов и веревок латунными кольцами. Даже не знаю, как ее швейное оборудование справилось с этим.
Что касается меня, то мне самостоятельно и бутерброд трудно соорудить, не то что палатку, поэтому роль угрюмого чернорабочего, молча исполняющего указания отца, пришлась мне по душе. К тому же работа отвлекала меня от мыслей о снеге, падавшем все гуще, все беспросветнее, и не давала зарыдать от обиды.
В жизни шестнадцатилетнего Лео Борлока не было ничего интересного, пока он не встретил в школьной столовой новенькую. Девчонка оказалась со странностями. Она называет себя Старгерл, носит причудливые наряды, играет на гавайской гитаре, смеется, когда никто не шутит, танцует без музыки и повсюду таскает в сумке ручную крысу. Лео оказался в безвыходной ситуации – эта необычная девчонка перевернет с ног на голову его ничем не примечательную жизнь и создаст кучу проблем. Конечно же, он не собирался с ней дружить.
Роман «Конец века в Бухаресте» румынского писателя и общественного деятеля Иона Марина Садовяну (1893—1964), мастера социально-психологической прозы, повествует о жизни румынского общества в последнем десятилетии XIX века.
Начинается прозаическая книга поэта Вадима Сикорского повестью «Фигура» — произведением оригинальным, драматически напряженным, правдивым. Главная мысль романа «Швейцарец» — невозможность герметически замкнутого счастья. Цикл рассказов отличается острой сюжетностью и в то же время глубокой поэтичностью. Опыт и глаз поэта чувствуются здесь и в эмоциональной приподнятости тона, и в точности наблюдений.
В книгу включены две повести — «Горы высокие...» никарагуанского автора Омара Кабесаса и «День из ее жизни» сальвадорского писателя Манлио Аргеты. Обе повести посвящены освободительной борьбе народов Центральной Америки против сил империализма и реакции. Живым и красочным языком авторы рисуют впечатляющие образы борцов за правое дело свободы. Книга предназначается для широкого круга читателей.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Эти дневники раскрывают сложный внутренний мир двадцатилетнего талантливого студента одного из азербайджанских государственных вузов, который, выиграв стипендию от госдепартамента США, получает возможность проучиться в американском колледже. После первого семестра он замечает, что учёба в Америке меняет его взгляды на мир, его отношение к своей стране и её людям. Теперь, вкусив красивую жизнь стипендиата и став новым человеком, он должен сделать выбор, от которого зависит его будущее.
Писатель Дмитрий Быков демонстрирует итоги своего нового литературного эксперимента, жертвой которого на этот раз становится повесть «Голубая чашка» Аркадия Гайдара. Дмитрий Быков дал в сторону, конечно, от колеи. Впрочем, жертва не должна быть в обиде. Скорее, могла бы быть даже благодарна: сделано с душой. И только для читателей «Русского пионера». Автору этих строк всегда нравился рассказ Гайдара «Голубая чашка», но ему было ужасно интересно узнать, что происходит в тот августовский день, когда герой рассказа с шестилетней дочерью Светланой отправился из дома куда глаза глядят.