«С любимыми не расставайтесь» - [8]

Спокойно слушала Ланина Михаила Семеновича и выпроваживать не спешила. И еще несколько вечеров провели они вместе. Но когда поняла Надежда Сергеввна, что станет матерью, объявила Сомкину:

— Михаил Семенович! Постарайтесь забыть все, что между нами было. Не хочу, чтобы люди узнали, что это вы… А замуж? Нет, я вас не люблю.

Максим Петрович не замечал, что уже давно тихонечко ходит по комнате и улыбается. Какие это светлые воспоминания. Молодая Ланина всегда видится ему подобно мадонне со старинных картин — с младенцем на руках и непременно среди роскошного зеленого пейзажа. Он даже помнит тот аромат, ту свежесть, которые принесла с собой молодая женщина в его строгий, официальный кабинет.

…Рассказ давно был окончен, а они все сидели тогда друг против друга; и она молчала, словно бы обессилевшая после исповеди, и он молчал, заново и заново перебирая в памяти услышанное и прикидывая мысленно, что же сейчас уместнее всего сказать.

Наконец, не нашел ничего лучшего, как спросить:

— Что же Сомкин?

Надежда Сергеевна посмотрела на него с укором:

— Хотите все-таки выяснить, кто из нас виновен? Ну, считайте Михаила Семеновича жертвой.

Зорин рассмеялся:

— Да нет, я не виновных ищу. Просто любопытство разбирает — ведь знает же Сомкин…

Надежда Сергеевна усмехнулась:

— Я пригрозила Сомкину скандалом, если он еще хоть раз у меня появится. — Она помолчала и заключила: — Вот видите, какая история.

— Непростая история, — согласился Максим Петрович. И вдруг радостно улыбнулся. — Ну а вы… вы в этой истории — молодец.

Максим Петрович действительно очень искренне радовался. Конечно, прежде всего тому, что Ланина никого не запачкала в своем рассказе и ему не придется еще и с директором школы разбираться, но еще больше тому, что светится она вся, что счастлива своим материнством. Надежда Сергеевна уже попрощалась, ушла, а он все сидел за столом и задумчиво чертил треугольники в настольном календаре.

Максим Петрович подошел к окну — глазам его предстал неправдоподобно правильный пейзаж. Все подстрижено, все ухожено, все вымыто — такое впечатление, что за каждым листиком, за каждой травинкой индивидуальный уход. Распахнул створки и глубоко, с удовольствием вдохнул воздух, о котором можно было сказать словами его любимого поэта — чист и свеж, как поцелуй ребенка.

Да, воздух здесь потрясающий. Но сейчас он фиксировал это как бы автоматически, имея в виду скорее всего ощущения прошлых своих приездов в Кисловодск, а теперешними своими чувствами он был далеко, где-то между весной и летом сорок восьмого, среди разнотравья и нежной, неяркой природы Подмосковья.

Встреча, которой он столько ждал, встреча, одна мысль о которой согревала его в самые трудные минуты жизни, произошла. А он чувствует себя растерянно, почти нелепо. Ланина! Надежда, Надя — вот только нажми кнопку, войдет в комнату. Да пойми же ты, Максим Петрович, говорил он себе, ведь чудо свершилось. Но он не знал, как распорядиться этим чудом. И потому рвался в прошлое, в воспоминания, словно хотел там найти палочку-выручалочку, которая подскажет единственно верное решение — ему казалось, он это остро чувствовал, что должен принять какое-то решение, совершить некий поступок, который завершит историю их отношений с Ланиной.

И еще одно обстоятельство — в этом неотступном прошлом он чувствовал себя более уверенно. А может, это ему только казалось так, может, что-то он отсеивал, скрадывал в своей памяти? Ведь не зря же он раскручивал воспоминания не последовательно, а выхватывая из мозаики прошлого то один яркий кусок, то другой.

Почему, например, припомнилась ему история с солдатской вдовой Деевой? Да только потому, что связана она была с Ланиной. Нет, не впрямую, конечно. Просто в тот день, когда так неожиданно раскрылась перед ним докторша, когда ушла она, оставив после себя словно нимб светящийся, словно едва различимый аромат от одежд мадонны, он вдруг решил, что не поедет ни на какую рыбалку, — бог с ним, с отдыхом — а сделает-ка лучше доброе дело, заглянет в село Красное и выяснит что же там у Деевой стряслось.

В ежедневной череде секретарских дел он, естественно, выделял главные. Да и те не успевал сделать — хоть и спал иногда по пять часов в сутки. Может и приходилось слышать в эти дни о солдатской вдове Деевой, да не врезалась она в память — это ведь, к примеру, не цыганский колхоз, целиком снявшийся с оседлого места.

И даже тогда, когда Борис Иванович — секретарь обкома — рассказал ему о мытарствах Деевой (в обком из Красного острый сигнал поступил) и укорил в равнодушном отношении к людским судьбам, Максим Петрович не кинулся тут же в усадьбу узнавать — исправили ли оплошность местные власти. Посчитал, что задача все-таки не из первоочередных.

А тут, отменив рыбалку, решил, что пройдется по второстепенным своим заметам, выполнит внутренние обязательства. Это первое, что побуждало его к действию. Первое, но, хоть он и не признавался себе в этом, не главное. Второе же обстоятельство оказалось куда более существенным. Мадонна с младенцем требовала от него какого-то благородного поступка. И он решил его немедленно совершить.