С куклами к экватору - [89]

И мне и ему некуда было скрыться. У него не было кровати, в которую можно было бы спрятаться, не было ни куска тряпочки, чтобы натянуть на голову и скрыть свои мучения от прохожих.

Люди умирали в Бенаресе целомудреннее. Притащившись сюда издалека, истратив часто последние рупии, а то и пробавляясь по дороге подаянием, они ложились вблизи священной реки, прикрыв лицо краем одежды. Желали смерти и утешались мыслью, что она наступит здесь, на левом берегу Ганга, откуда дорога ведет прямо в рай. У противоположного берега дурная слава: умереть там — значит, превратиться после смерти в осла. Поэтому он пуст, там нет ни единого домика, там не увидишь ни души. А на левом берегу шум и оживление, теснятся люди, теснятся дворцы. Один лохматый святой дает людям советы, другой, весь осыпанный серовато-синим пеплом, акробатически подтягиваясь на руках, ползет к изображениям божеств. Здесь смерть — счастье. И вот, лежа на тротуаре, эти жалкие люди, в которых едва теплится огонек жизни, ждут, пока он погаснет.

Утром кто-нибудь, проходя по улице, заглянет им в лицо, прикрытое краешком одежды. Мертвых обычно сжигают, но костер обходится не менее двадцати рупий. Трупы бездомных бедняков сбрасывают в реку, остальных сжигают на берегу. Терраса над водой, откуда дым вместе с душами подымается прямо к облакам, называется Маникарника-гхат.

Нас возили туда прохладным утром, как всех туристов, но я предпочитал наблюдать, как купаются тысячи живых — они выполняли свои обряды неподалеку от места погребения. Все уступчатые набережные называются гхатами, их ступеньки спускаются прямо к воде. Мужчины, которые совершают там омовение и пьют воду из ладони, выглядят большей частью здоровыми, я видел там настоящих атлетов. На молодых были лоскутки материи, старики и женщины кутались в мокрые, прилипающие к телу простыни. Вид матери, купающей своего голенького мальчишку, всегда трогателен. Вид простых людей, которые горячо молятся, настойчиво просят чего-то хорошего, очень хорошего, тоже скорее трогательный, чем отталкивающий.

На плотах прямо на воде, на всевозможных мостиках, сбитых из досок и стоящих на камнях, на ступеньках, ведущих вверх, на берег, — повсюду верующие. Погруженные в созерцание, они сидят в позе Будды, закрыв глаза, с сосредоточенными лицами и руками, опущенными на скрещенные ноги жестом буддийских святых. Рядом с ними несколько плошек, над головой зонтик — в эти священные минуты в Бенаресе паломник делает вид, будто это действительно все, что ему в жизни надо.

А в остальном на берегу бурлит земная жизнь, монетки имеют ту же цену, что и повсюду, переходят из рук в руки, ничто даром не дается. Огонек — его дают в храме, чтобы поджечь костер, — стоит не менее пяти анн. Посягательства на карман паломника бесконечны. Ему надо, например, присесть на корточки перед сидящим тоже на корточках цирюльником и побриться. Надо купить предметы культа. Нужна пища и, наконец, лакомства. Я видел целую лодку школьниц, катавшихся по реке, как во время школьной экскурсии. У всех девочек глаза были подведены тушью, одна из них — маленькая, с длинными косами — танцевала, остальные хлопали в ладони.

И на берегу я увидел вечером танцы. Брахманы с венками на шее и падающими на глаза кудрями пели и читали проповеди благодарной толпе вдов, которые доживают здесь свой век в домах призрения. Одновременно в другом месте мужчины-прачки колотили куски пестрых тканей.

И вот мы заканчиваем наше путешествие по Бенаресу и возвращаемся в отель. На лужайке перед террасой заклинатель змей показывает свои фокусы. Собственно, он никого не заклинает, а открывает невероятно запыленные крышки корзин, вытягивает оттуда змей и играет на особом инструменте. Это сухая тыква, имеющая форму банки, из которой выходят две дудочки, одна подле другой. Звук гулкий, словно музыкант сначала накачал тыкву воздухом, а потом стал пропускать его через дудочки. Не знаю толком, как он это делал. Не знаю также, обезвредил ли он заранее свой зверинец.

Я едва успевал следить за кобрами; они напряженно вытягивались кверху, держали вертикально головы, и не исключено, что слегка покачивались в такт грустной мелодии. И все это за несколько грошей. Этот парень всего-навсего мелкий фокусник, бродящий по стране с грязными корзинками на коромысле; он показывает фокусы с ленивыми кобрами, не пренебрегает простыми скорпионами, а вчера окончательно упал в наших глазах, продав одной американке свою волшебную дудочку. И все-таки, когда перед ним поднялась кобра, эта священная змея буддистов и индуистов, воинственно напряженная, бьющая злой головкой по его кулаку, — зрелище было такое странное и вместе с тем внушавшее такой стихийный ужас, что мы забыли о своем привычном пренебрежении к выступлениям фокусников.

Мы смотрели на него долго, изумленно и ненасытно. Лишь последнее действие спектакля не увлекло нас. Заклинатель змей стал вторично собирать у публики деньги на покупку новой кобры взамен той, что танцевала перед нами и будет сейчас отдана на съедение мангусте.

Мангуста походила на большую крысу, поросшую густой серовато-зеленой шерстью. Она нетерпеливо дергала цепочку и рвалась вперед, чтобы броситься на ненавистную змею и задушить ее.