С киноаппаратом в бою - [28]

— Старшина! Скорей! Скорей! Давай огонь! Уйдут немцы! Уйдут! Не успеем!.. — Я волновался так, будто от этого зависела моя судьба. Корректировщик, прильнув к стереотрубе, кричит что-то, для меня непонятное, не обращая на мои крики никакого внимания. Наконец первый снаряд, второй, третий, четвертый подняли столбы воды вдали от корабля.

«Ну, теперь ему не уйти от нас!» — подумал я и начал снимать, как снаряды все ближе и ближе подбирались к транспорту. Батарея ведет огонь залпами — четыре взрыва, промежуток и снова четыре. Вот, наконец, в кадре визира разорвался снаряд на корабельном мостике, другой на кормовой надстройке.

— Ну как? Порядок, товарищ офицер-оператор? — успел крикнуть мне старшина, не отрываясь от своей передачи. — Нет! Нет! Это не вам, товарищ лейтенант! Порядок полный! — добавил он, и снова пошли цифры…

Вижу, как рухнули в море вместе с войсками сходни и пароход стал медленно отваливать от берега. Еще один снаряд разорвался на спардеке. Корабль уходил все дальше и дальше от берега. Корректировщик замолчал. Батарея прекратила огонь.

— Неужели уйдет? Уходит у всех на глазах! Уходит! Нет! Не могу смотреть, в душу мать!

Поток моих ругательств неожиданно прекратил старшина:

— Заснимайте! Скорей! Скорей! «ИЛы» пикируют! Урра! Теперь хана им! Товарищ капитан третьего ранга, дайте хоть одним глазом глянуть, как они там его крошат!

Я только успел нажать рычажок и увидел: штурмовики ринулись один за другим в пике. Вспыхнуло яркое пламя, и транспорт окутался густым облаком дыма.

Это был последний немецкий пароход. Так он и ушел, скрывшись за горизонтом, объятый дымом. В это время на аэродром приземлились несколько больших десантных «юнкерсов». Только я успел снять их посадку, как вдруг в небо круто взмыл «Ю-88». Я еле успел поймать его в кадр. За ним тянулся дымный след. Заложив вертикальный вираж, он хотел, как мне показалось, вернуться обратно, но было уже поздно. Кренясь на одно крыло, он полетел бреющим полетом к морю, надеясь, наверно, сесть на воду. Немного не дотянув, он врезался в береговую скалу и разлетелся на мелкие куски.

Камера умолкла. Над местом гибели самолета таяло легкое облако пыли. Мы молча посмотрели друг на друга. Появился Левинсон. Смуглое красивое лицо осунулось и выглядело усталым.

— Успел снять, как он скалу пробовал на зуб? — спросил он.

Я кивнул.

— Давай подкрепись, а то целый день не ел ни черта. — Он протянул флягу. — Марочный мускат из Массандры. Не опьянеешь, а? Ну, ну! Не сердись! Чуешь? От одного аромата можно захмелеть.

— Ну, будь здоров! Дай бог не последнюю! Разбуди старшину — пусть перекусит. — Мы чокнулись и принялись за тушенку. Никогда еще она не была такой вкусной, как сегодня.

Последние попытки немцев эвакуировать войска из района Херсонесского маяка ни к чему не привели. Наша авиация полностью блокировала небо и море. Напрасно немцы ждали обещанных кораблей и десантных самолетов. Шаг за шагом наши войска подошли вплотную к последним рубежам немецкой обороны.

Шла, наступала наша армия, и этот порыв вперед, как и рождение весны, остановить не могла никакая сила…

Маневр, на который надеялся Левинсон, действительно придумали, но он не избавил от необходимости брать Сапун-гору в лоб. Он только обманул врага, заставил его оттянуть часть сил от задуманного нашим командованием направления главного удара к Мекензиевым горам, где наступление началось двумя днями раньше и куда немцы стали стягивать все свои силы.

7 мая 1944 года начался штурм Сапун-горы. Три полосы железобетона, сведенные в мощные узлы сопротивления, вместе с хитрой системой противопехотных заграждений были преодолены матросами и солдатами в невиданном доселе порыве. Каждый сантиметр земли был взят с боя. Каждый шаг был подвигом.

Здравствуй, Севастополь, мы вернулись к тебе, как обещали!

Выйдя первым на Корабельную сторону, небольшой отряд матросов подбросил в небо бескозырки и трижды прокричал «ура!». Грянул в весеннем воздухе первый ружейный салют победы. Перед нами за Южной бухтой дымились руины Севастополя.

Внизу под нами, у Павловского мыса, полузатонувший эсминец «Свободный». Напротив, у Графской пристани, торчат мачты потопленного крейсера «Червона Украина». А у памятника затопленным кораблям пылает ярко-ярко немецкая самоходная баржа. Кипит над городом ружейно-пулеметный клекот.

И вот еще один бросок. Перед нами израненная, пробитая пулями и осколками снарядов колоннада Графской пристани. Черный дым от горящей баржи стелется по морю. Выбитая снарядом колонна напоминает инвалида без ноги. Разбитая лестница густо усеяна рваными осколками и стреляными гильзами. Вместо деревянного пирса в конце лестницы зияет огромная воронка.

Мы стояли пыльные, опаленные порохом и весенним солнцем, счастливые и радостные. Какой день — мы в Севастополе!

Сердце от волнения готово выпрыгнуть. Я взглянул на флагшток — он пуст.

— Костя, подержи камеру, я сейчас вернусь!

Сбросив китель, я быстро, в одной тельняшке, забрался наверх, снял тельняшку и повесил ее, как флаг, на железном шпиле. Потом достал из фуражки выгоревший на солнце обрывок ленточки с минного поля из-под Итальянского кладбища и повязал на острие шпиля, выше тельняшки.