С киноаппаратом в бою - [27]
Началось планомерное наступление на Севастополь.
17. Здравствуй, Севастополь!
Содрогнулась земля, завыл, загудел прозрачный весенний воздух. Перед объективом моей маленькой камеры медленно прошла панорама Федюкиных высот. Растянувшееся от ружейно-пулеметной стрельбы пылевое облако обозначило рубеж наших передовых частей. Впереди неприступной стеной застыла Сапун-гора. Там в глубоких блиндажах и траншеях враг.
Я вспомнил дни обороны, вспомнил, как мы сидели в этих траншеях, как разбивались волны немецких атак у подножья Сапун-горы… Морская пехота Горпищенко и Жидилова стояла насмерть. Немцы знали, что не пройдут, но грозные приказы бросали их на бесславную смерть. Они гибли, когда шли вперед, гибли, когда пытались отступать. В те суровые дни сорок второго года потерявшее терпение немецкое командование отдало распоряжения расстреливать с тыла свою нерадивую пехоту, если та вздумает повернуть назад.
— Ты помнишь, когда мы снимали у Горпищенко, чем кончались немецкие атаки? — напомнил я Левинсону.
— Да, страшно даже вспомнить! Горы трупов. Горы… — ответил Левинсон.
— Неужели теперь мы будем брать Сапун-гору в лоб? Не представляю себе! Да и нужно ли?
На другой день наши войска отбили Балаклавские высоты и заняли всю линию над городом и морем. Мы со своей полуторкой выбрались в старый крепостной ров на горе. Внизу под нами была Балаклава с немцами…
Вспоминается 1941 гад. Мы сидели в Балаклаве, а немцы висели над ней на горе, вот так же, как мы сейчас. С провизией в Севастополе было очень туго, а в Балаклаве мы всегда отводили душу — наедались досыта. При частых бомбежках и артналетах снаряды и бомбы падали в бухту. Она густо покрывалась глушеной султанкой и ставридой. Бывали такие моменты, когда зеленая вода бухты становилась серебряной. Мы варили рыбу, жарили и объедались до следующего налета. Только доставать ее из воды было очень опасно. Бухта была под прицельным обстрелом, и днем мы вытягивали из моря султанку, пользуясь длинным концом телефонного провода.
Теперь Балаклава, вернее ее руины, под нашим прицелом и немцы под пулеметным огнем наших моряков. Как все просто — будто переключили полюсы с минуса на плюс.
Снова вся бухта сияла, переливаясь на солнце серебряными брюшками вкусной рыбешки.
Недавно, перед новым наступлением на Керчь, я обзавелся длиннофокусным объективом. Эта огромная труба напоминала крупнокалиберный миномет и часто вызывала на себя огонь. Замаскировавшись в крепости над Балаклавой, мы вели съемки, наблюдения за городом, за Сапун-горой. Вся местность, занятая врагом, была у нас перед глазами. Это позволяло снимать не только эпизоды воздушных боев, но и сухопутные и танковые атаки, обработку немецких позиций «катюшами».
Тяжело груженные, «ИЛы» один за другим штурмовали Сапун-гору. Они ходили над нею низко, бреющим полетом на высоте 100–150 метров, сея огонь и оставляя черный след разрывов.
«Наконец-то настала наша пора! Эх, Димки нет! Как мечтал он тогда о съемках в наступлении, когда мы будем бить врага! Гнать с нашей земли и бить, бить!» — думал я. Какой радостью была съемка в сорок первом году сбитого «юнкерса»! А теперь? Каждый день, каждый час, каждая минута приносили столько побед! За всю войну я не ощущал такой удовлетворенности снятым материалом. Впервые я мог в таком многообразии снимать боевые операции наших частей совсем близко, в расположении противника. Я охрип от возгласов и выкриков: «Давай, давай! Бей! Еще раз! Бей! Ура!»
Между Итальянским кладбищем и Федюхиными высотами позади яблоневого сада притаился дивизион «катюш». Я пробрался туда в надежде снять огонь реактивных батарей. Наконец сквозь ветви понеслись на Сапун-гору смертоносные трассы огня. Я снимал, стараясь отвлечься от нахлынувших чувств. Мне было хорошо. Уходить не хотелось. Я не знаю, как долго я сидел в этом маленьком, израненном осколками снарядов садике на краю нейтральной зоны. Я забыл обо всем на свете, будто вернулся домой, на Волгу.
Но вот немцы засекли стоянку «катюш». Полетели первые снаряды. Дивизион, фыркнув моторами, снялся.
Я уходил оттуда в полный рост. «Скорее, скорее! — подгонял меня страх. — Медлить нельзя». — Я прибавил шагу и побежал что есть мочи.
С каждым днем канонада становилась гуще, продолжительнее. Небо дрожало, гудело от сплошного рева моторов. Я представил себе немцев в Севастополе, их самочувствие и попытался сравнить со своим во время обороны. Никакого сравнения. Мы не боялись смерти. Мы защищали свое Отечество во имя жизни. А они? Они даже не знали, зачем пришли сюда. Страшно, наверно, умирать без всякой цели на чужой земле.
Балаклава наша! Еще один шаг на пути к Севастополю. Мы нашли на вершине горы удобную точку в немецком минометном гнезде. В видоискатель моего аппарата хорошо было видно, как — немцы ведут эвакуацию своих войск на Херсонес. Рядом со мной у стереотрубы старшина-корректировщик. Он непрерывно передает по телефону на свою батарею данные о немцах.
К самому берегу на Херсонесе подошел корабль.
— Старшина! Прошу тебя! Слышишь? Дай огонек на транспорт! Слышишь?
Камера работала. С берега протянули на корабль сходни. Беспорядочной толпой ринулись по ним войска.
