С киноаппаратом в бою - [2]

Первым погиб эсминец «Бойкий» у входа в Севастопольскую бухту. Все произошло так быстро и неожиданно, что ни один из нападавших самолетов не пострадал, хотя и с кораблей и с берега зенитчики открыли по ним беглый огонь. Я в это время находился на берегу возле Сеченовского института.

Я не слышал команды «Ложись!», которую дали на зенитной батарее в парке. Мой взгляд приковали пикирующие «юнкерсы». И только когда просвистевшие бомбы подняли высокие фонтаны воды около проходившего крейсера «Красный Кавказ» и взрывная волна посадила меня на бетонный пирс, я очнулся и начал снимать.

Это была моя первая военная съемка. С этого дня началась для меня война.

2. Стена огня

Над полевым аэродромом рекой плыл зной. Я лежал на траве, истомленный ожиданием вылета. Наконец прозвучала команда: «По самолетам!»

Второй день ждал я этой минуты. Самолеты отрывались от земли, возвращались из боевых вылетов или не возвращались совсем, а я все сидел на аэродроме и ждал подходящего «рейса». Мне нужно было снять налет нашей авиации на порт Констанцу или на нефтяные базы Плоешти. Каждый такой налет был подвигом.

Весь перепачканный маслом и сажей бортмеханик помог мне взобраться в кабину скоростного бомбардировщика. Прозрачный купол накрыл кабину стрелка-радиста.

Время тянулось. От долгого ожидания бодрое настроение испарилось. Было жарко. Солнце, казалось, вот-вот воспламенит бензиновые баки.

Раздалась команда:

— Полет отменяется!

Командир полка сказал в утешение:

— Время и маршрут изменены. Бомбить будут в сумерках. Насколько я понимаю в аэрофотографии, в это время суток снимать нельзя. Даже глазами ни черта не увидишь. Поэтому ваш полет придется отменить.

Самолет, на котором я должен был лететь, уходил последним. Я подождал, пока он подстроится к остальным, и побрел к аэродромным постройкам.

У столовой меня встретил начальник штаба и предложил лететь на Плоешти с другой эскадрильей.

— Вылет перед рассветом. Шансов на возвращение не очень много… — Он испытующе смотрел на меня. — Устраивает вас такая операция? Стоит ли лишать машину стрелка-радиста? По необходимости придется его заменять. Ну как?

— Не беспокойтесь, товарищ майор, заменю, если нужно будет, — ответил я не очень уверенно.

Ночью меня вызвали к начальнику штаба. Он строго и официально сообщил:

— Самолет, на котором вы должны были лететь, не вернулся на свою базу. Мы решили отменить ваш полет на Плоешти.

Я не сразу понял, что остался жив благодаря командиру полка, майору, который не разрешил мне лететь на Констанцу. Отказаться было так просто, а лететь страшно, что я чуть не поддался минутной слабости.

— Товарищ майор! Уверяю вас! Если я полечу, все будет в порядке! Я везучий! У меня легкая рука!

— Не верю в приметы! Бросьте меня уговаривать, черт возьми!

Я не отходил от него до самого старта. Наконец терпение майора лопнуло, и он с ожесточением крикнул:

— Черт с вами!

Летели мы на большой высоте. Светила луна. Море внизу казалось застывшей лавой. За прозрачным куполом светилась звездная россыпь.

«Наверно, когда человек в опасности, он особенно остро чувствует природу, быть может инстинктивно прощаясь с ней навсегда», — думал я.

На востоке слегка розовело небо. Вместе с зарей пришла тревога. Томительно тянулось время.

С каждой минутой становилось светлее. Я увидел наши машины — слева, справа, сзади. Их девять. Под нами серое море. Впереди неясная графитная дымка, будто карандашную пыль размазали пальцем. Вражеская земля. Пора действовать. Я внимательно осмотрелся по сторонам, начал снимать. Но скоро мне пришлось оставить кинокамеру и взяться обеими руками за пулемет. Холодный, ледяной… Та же камера, так же надо смотреть в визир, выискивая кадр — цель: вправо, влево, вверх.

В стороне, немного ниже нас, поблескивали короткие вспышки огня, в черных облачках дыма они стремительно летели назад. Я осмотрелся, еще не совсем понимая, что случилось. Все ясное голубое пространство утреннего неба было заполнено бегущими назад всплесками дыма и пламени.

«Вот она, стена огня!» — мелькнуло в голове.

Я знал, что бояться истребителей во время зенитного обстрела не следует, и, оторвавшись от пулемета, опять схватил дрожащими руками камеру. То ли холодный металл камеры, плотно прижатый к горячему лбу, умерил страх, то ли восторжествовал профессиональный азарт оператора-хроникера — мне теперь трудно разобраться, — я вдруг обрел рабочее состояние, привычную остроту зрения. Все, кроме желания во что бы то ни стало снять, отлетело назад, как всплески разрывов.

«Только бы не отказал аппарат! Только бы не отказал…»

Сильный рев моторов заглушал работу механизма камеры, и, нажимая спусковой рычажок, я не слышал ее обычного рокота.

Снял или нет? В ушах звон, стук…

Я отнял камеру от глаз, мне показалось, что она не работала. Ужас! Все пропало! Лихорадочно сунув ее в перезарядный мешок, убедился, к своей радости, что отснял всю кассету.

«Снял! Снял! Камера работает! Скорей бы успеть перезарядить!..»

Заряжая машинально новую бобышку, я неотрывно следил за идущими бок о бок бомбардировщиками. Наш самолет резко подпрыгнул, а рядом идущий слева круто, со снижением отвалил в сторону. За ним тянулся черный шлейф дыма, у правого мотора алело пламя.