С грядущим заодно - [37]

— Большевики по необходимости воюют. Защищаются, — сказала Настя.

Может быть, правда — встреча с отцом и Оленькой близко? Близко мир? Конец войне, жестокому времени, опустошению ненавистью?..

Неожиданно Наташа и Нектарий сошлись во мнении. Он ответил матери:

— Не тревожьтесь политикой — не дамское это дело. И ровно ничего из этой затеи не будет.

Наташа сказала:

— Он прав. Дело вовсе не в согласии большевиков. Мира еще подождать придется.

Трудно расставаться с надеждой…

И вдруг Станислав Маркович примчал еще более «бешеную сенсацию»: большевики сообщили по радиотелеграфу, что готовы принять участие в мирной конференции, хотя и не получили приглашения. Запрашивали, когда и куда направить делегатов.

Уже ни у кого ничего не спрашивала. Ждала. А большевики взяли Киев, Белебей и Уральск. И на западе что-то… Не удержалась, подразнила Крутилина:

— Большевики-то пошли на переговоры. Интересно, как другие правительства?

Он поморщился:

— Разве можно вступать с ними в дипломатические отношения?

Ах, вот оно что.

Шли дни. Новых сообщений не было. Снова приходилось набираться терпения надолго.

Хотела уйти из анатомки пораньше. Суббота. Ждут. Больше всех Петрусь. Глянула в окно: так и крутит, носятся белые смерчи. Не пройти будет берегом. Замело, и дороги не увидишь. Придется уж утром. Сказала Сереже:

— Поточите-ка еще ножички.

— Я и то думал — куда вам в такую погодищу.

Визжали ланцеты, из коридора послышался хриплый крик Никодима Антипыча:

— Не пущу! Носит оглашенных в этакую пору, — и сам гишпанец просунул голову, повязанную «а ла тореро» красным фланелевым лоскутом: — Вас тут спрашивают.

К кому это относилось — не понять. Сережа, грохоча сапогами, помчался за ним и тут же вернулся:

— Наташу не пускает, представьте. Вы ей зачем-то нужны срочно.

Виктория стремглав кинулась. Еще утром виделись на лекциях. Неужели опять что-нибудь? Сбежала по холодной лестнице. Наташа спокойно привалилась к перилам, лицо и глаза яркие. Веселые?

— У вас все в порядке?

— Более или менее. Вы нужны матери.

— Когда? Зачем?

— Сейчас. Одевайтесь. Там узнаете.

Когда выходили, Наташа спросила:

— Вы ведь в Общественном собрании бывали?

— Да. А что?

— Шатровского в лицо знаете?

По утром на Почтовой не раз встречались ей сани, запряженные парой. В них величественно восседал генерал с седыми усиками и эспаньолкой.

— Знаю. А зачем он?

Они вышли на улицу, ветер обжег, бросил в лицо колючие хлопья. Наташа буркнула что-то и спряталась до глаз в воротник шубы. Тротуары завалило рыхлыми сугробами, ноги тонули, разъезжались. Ветер то с силой толкал в спину, то взметал навстречу лохматые смерчи. Зачем? Что может быть нужно Раисе Николаевне? При чем Общественное собрание? Генерал?

Наташа провела ее черным ходом. Отряхивались в кухне, Виктория веником обметала валенки, Наташа охнула вдруг:

— В пимах? С ума сойти!

— Ну, а что? Что же? Говорите загадками…

— Пошли. Мать расскажет.

Раиса Николаевна сидела у письменного стола. Перед ней спиной к двери стоял человек. Высокий, в галифе и домашних туфлях, на широких плечах, неожиданно и странно, знакомая беличья душегрейка. Волосы русые, спутанные, шея молодая.

— Вот вам невеста. И надо же, как на грех, в пимах…

Человек повернулся. Очень синие глаза. Лицо жесткое, обветренное, запекшийся рот.

— Вяземская.

Он не назвал себя, не извинился, что в рубашке, не стал надевать френч, — английский френч висел на спинке стула, — коротко пожал руку.

— Твои, Натка, не будут впору? У вас какой размер, Виктория?

— А? — «Ошалела! Спросили, ждут, — уставилась на него». — Тридцать шестой.

Наташа потянула ее за руку:

— Пошли. Может, и подберем.

На ходу Виктория быстро шептала:

— Что я должна делать? Идти в Общественное собрание? А что за «невеста»? Чья? Зачем?

— Мать объяснит. Меряйте.

Наташа вынула из ящика четыре пары туфель. Даже с рожком они влезали еле-еле. В самых старых, разношенных нога стиснута и как чужая.

— Во-первых, они лопнут… И мне же не дойти в них.

— Хоть по комнатам сможете?.. А? Дойдете в пимах, там переоденетесь. А? — Наташа озабоченно следила, как Виктория переступает с ноги на ногу. — По комнатам?

— Если очень нужно…

— Если бы не очень, так и разговору бы… Почистить надо.

Раиса Николаевна сказала:

— Завари кофе, Наталья. Покрепче. И налей Леше в мою чашку. Сядьте сюда, Виктория. А ты прилег бы, Леша, покуда варится кофе.

В запекшихся губах очень белые зубы.

— Усну — не добудитесь.

Говорит негромко, а сила в голосе. Лицо… нет, лицо, конечно, некрасивое, но какое-то… И стоит посреди комнаты спокойно. Нет, не надо на него смотреть. Трудно играть его невесту…

— Запомнили? Повторите.

— Запомнила. — Монотонно, как затверженный урок, начала: — Еще в Москве, в госпитале, я познакомилась с Леонидом Александровичем Туруновым, — взглянула на него — и не оторваться, испугалась и все равно тянулась навстречу его взгляду, говорила не Раисе Николаевне, а ему. — «Нельзя так… Но ведь сговориться, проверить надо с ним. Конечно с ним. А смешно, что эта выдумка связана с ним». — Леонид Александрович пролежал в госпитале три месяца. Перед возвращением на фронт просил моей руки… — «Какие смешные слова! Очень глупо будет засмеяться». — …И я дала согласие. Переписка у нас оборвалась после революции. — «Я лучше буду просто ему говорить». — Вас перебросили в другую часть, я уехала с мамой сюда. — «Как он смотрит внимательно, слушает как». — И вот сегодня вы вдруг… — «Фу, жарко, красная как рак», — нашли меня.