С гор вода - [42]

«Ужели да? Ужели да?» — думал он.

Его мысли точно закружило скучным осенним ветром.

— Ну, зачем вы меня сюда вызвали? — услышал он красивый, такой замкнутый и содержательный голос Подольской. — Говорите скорее, меня ждут! Ну же?

— Когда я увижу тебя еще раз? — грубовато спросил Карташов и властно взял ее за руку у локтя. — Когда и где?

Подольская заговорила быстро-быстро:

— Ах, подожди еще дня два-три! Ты умеешь ждать? Сейчас моя голова набита целым ворохом всякой путаницы… Завтра я должна провести весь день у Анны Павловны, в четверг крестины у Касаткиных… — тараторила она.

Было слышно и видно, как Карташов целовал ее руку от локтя до ладони.

— Скажи: ты моя? Вся до мизинца? — спрашивал ее Карташов намеренно громко.

И, сгибаясь к ней, поцеловал ее в губы.

— Услышат, тише, — прошептала Подольская, задорно погрозив пальцем.

Ростовцев отвернулся и стал глядеть в небо.

«И небо — самая проселочная, захолустная обыденщина!» — думал он.

— Ну, что, ты убедился? — спросил его Карташов, приближаясь, самодовольно и радостно дрыгая на ходу ляжками.

— Да, — отозвался Ростовцев. — Завтра после часа пришлю тебе проигрыш. Со мной нет сейчас таких денег! Ты подождешь до завтра?

— О, да! — воскликнул Карташов и расхохотался.

Вечером, случайно оставшись в угловой гостиной с глазу на глаз с Ростовцевым, Подольская спросила его:

— Отчего вы сегодня печальны более, чем всегда? Уж не состоите ли вы теперь действительным членом в клубе самоубийц?

— Не везет в жизни, — угрюмо отозвался Ростовцев.

— Не везет вам? Такому красивому, умному, богатому? Это не излишняя скромность?

— Нет, кроме шуток не везет. — Ростовцев устало усмехнулся. — Страшно не везло в карты весь этот год, убийственно не везло на скачках. И… вот, даже сегодня я проиграл пари. Понимаете, держал пари и проиграл. Вот сейчас, сию минуту.

— Ужели? А о чем было ваше пари?

Подольская подсела рядом, задевая колени Ростовцева шуршащими юбками.

— О чем было ваше пари?

— Позвольте умолчать!

— Нет, голубчик, хороший, скажите, — приставала Подольская.

— Я держал пари за одну женщину…

— Назовите ее!

— Не имею права.

— Пожалуйста! Милый, умный, хороший! Лучший из всех! Назовите!

— Не имею права, — решительно отказался Ростовцев.

— Расскажите хотя содержание пари! — Подольская тонкими, выхоленными пальцами прикоснулась к костистой руке Ростовцева…

Уступая ее настоятельным просьбам, тот согласился.

— Это, пожалуй, расскажу…

— Ну-с! Скорее! Я уже повесила мои уши на гвоздь внимания! Говорите!

Тоскующим голосом Ростовцев заговорил:

— Я знал одну женщину, которая, во всяком случае, казалась мне не совсем уже обыденной. Понимаете, вероятно, я видел ее такою, какою хотело видеть мое воображение…

— Она казалась вам, что называется, интересною?

— О, да! И даже очень. И интересной не в пошлом значении этого слова…

— Понимаю. И она интриговала ваше любопытство?

— О, да! И вот я однажды много говорил о ней с одним господином, и весьма заурядным господином, достаточно пошловатым. И тот похвастал, что одолеет ее в неделю. Понимаете? Возьмет ее с места в карьер, бурным натиском. Понимаете? Я побился с ним об заклад…

Ростовцев поднял на Подольскую усталые, тоскующие глаза.

— И на много?

— На три тысячи.

— О-о-о! — воскликнула Подольская.

— Я ставил больше, десять тысяч, но тот не принял такой ставки, мой партнер…

— А вы были уверены в выигрыше?

— Шел, думая, что наверняка.

— Позвольте, — перебила Ростовцева Подольская, снова прикоснувшись руками к его ладони, — а почему вы знаете, что пари точно проиграно вами? Может быть, тут обман?

— Нет, тут обмана не может быть. Я убедился своими глазами.

— To есть каким же это образом? — возбужденно воскликнула Подольская.

— Очень просто. Тот отозвал ее в скрытое местечко и говорил с ней, как с любовницей, а я стоял за кустами, глядел и слушал…

Лицо Подольской вдруг вспыхнуло и тотчас же потухло, бледнея.

Широким взором она испуганно уставилась в тоскующие глаза Ростовцева. Пересела от него через два кресла. Оправила юбки, браслет на руке и глухо спросила:

— Ту женщину вы знали ровно три года?

Ростовцев молчал, закрыв глаза обеими руками, привалясь к спинке кресла, с мертвенно-бледным лбом. Даже его руки белели, как у мельничного засыпки.

— Ростовцев! Ту женщину вы знали ровно три года? — снова прозвучал сухой голос Подольской. — Да? Ну, что же вы молчите?

Ее голос изнемогал, как донельзя натянутая струна.

— Да, — ответил Ростовцев, отнимая ладони от глаз.

Подольская пересела еще через несколько кресел, ушла в самый дальний угол. И стала глядеть в окно.

Ростовцев тихо привстал с кресла.

Он видел только ее спину. Ее плечи как будто вздрагивали. Может быть, она плакала.

Он тихо заговорил:

— Когда я стоял там, на месте свидания, чтобы убедиться в моем проигрыше, мне пригрезилось: вот ехала телега с кухонными отбросами и раздавила колесом сердце человека. Из сердца течет кровь, алая и горячая кровь человека, а возница едет куда-то и зачем-то дальше и не слышит стонов сердца человеческого и поет «Тарарабумбию». Да? — спросил он Подольскую.

В комнату мягко вползла лиловая мгла сумерек.

Та полуобернулась к нему, но он все-таки не видел ее лица.