С глазу на глаз со сфинксом - [43]

Я видел, как она шла по стене, потом нагнулась и подняла какой-то камень величиной примерно с мой кулак. И в этот момент послышался ее изменившийся голос:

— Пан Генрик, пан Генрик…

Я помчался к ней.

— Ганеш, о, ганеш… вот там!

Она была бела, как бумага. Из углубления поднималось свернутое, как пружина, скользкое тело кобры. Мы замерли.

Змея поднялась, повернулась и проскользнула по стене у самых ног пани Баси вниз, в раскоп.

В самом центре раскопа уже давно стоял Азис Рамадан. Все это произошло так мгновенно, что я не успел ему даже крикнуть, — рассказывал нам взволнованный фотограф. — Но в этом не было необходимости. Азис схватил кирпич и размозжил голову змеи. Затем он улыбнулся нам и, вынув из кармана нож, ловко снял кожу с мертвого гада. «Большой ганеш очень большой, очень красивый», — сказал он при этом.

Мы смотрели на него как окаменелые. Когда наконец мы пришли в себя, Азис уже уходил, шлепая туфлями.

Это событие взволновало всех нас и заставило усилить состояние «противозмеиной» обороны в лагере. Больше всех был потрясен профессор.

— Теперь наступает самая жаркая пора, — сказал он. — У нас будет все больше таких случаев. Один комплект сыворотки должен находиться постоянно на коме, а другой — тут, в лагере. И на видном месте! Прямо под рукой!

— Ну хорошо, господин профессор, а что будет, если коб,*а влезет к кому-нибудь ночью в кровать и ужалит его там? — флегматично спрашивает мохандыс.

— Не думаю, чтобы нечто подобное могло произойти. Здесь никогда не было такого случая.

— Но такая возможность существует, — вмешивается магистр Анджеевский, — а ведь через пять минут после укуса змеи воля человека полностью парализуется, так что у жертвы нет даже сил закричать, и через десять минут наступает смерть!

— Хорошенькая перспектива!

— Разве я не говорил! Ваша предшественница, коллега по перу, была осторожнее. Она не решалась остаться у нас на ночь.

— Перестаньте! И зачем такие рассказы перед самым сном!

— Все же помните, что необходимо внимательно осмотреть перед сном всю палатку, а одежду вешать на цепочку у столбика… и никогда не оставлять обувь на земле.

— Сунешь рано утром ногу в ботинок, а оттуда, пожалуйте, выползает кобра и шшш… жалит тебя в пятку.

— Ну и сумасшедшие же вы!

После разговора, который на меня производит не особенно приятное впечатление, отправляюсь к Сенуси.

— Ну и ну… вот Азис отличился, а мисс Бася теперь убедилась, что встреча с ганешем вовсе не так уж приятна, — ворчит Сенуси. — Всегда говорю, что нужно быть осторожным.

Часто случается, что я, как и сегодня, просиживаю в кухоньке Сенуси до поздней ночи. У меня просто не хватает сил спастись от колдовского воздействия его таинственных жестов и прервать текущий потоком рассказ о его приключениях. Сенуси моет посуду, наводит порядок в палатке, готовит овощи на следующий день или чистит рыбу и непрерывно говорит, говорит…

Голос у него скрипучий и хриплый, но в том, что он говорит, заключена очаровывающая своей простотой истина. У Сенуси своя собственная философия — он приобрел в жизни столь большой опыт, что стремится передать его другим. Но только избранным… Абсолютно не понимаю, чем я заслужила такое внимание с его стороны. Быть может, Сенуси чувствует, что я очень впечатлительна и нервна, что мне, как и всем людям подобного склада, часто требуется моральная поддержка. Кроме того, так уж получилось, что я, журналистка, приехавшая из далекой Польши, и этот старый повар, араб из африканской пустыни, почти одинаково смотрим на некоторые вещи.

Сенуси поучает меня, например, что надо делать, когда человек находится в опасности: нужно просто убедить самого себя, что не может произойти ничего плохого. Сенуси утверждает, что такая вера создает вокруг человека астральный круг, охраняющий его, как панцирь.

Я обычно действую примерно так же. Думаю, что рожденное подобным образом чувство безопасности создает в человеке состояние внутреннего спокойствия и тем самым дает ему возможность подумать, как можно легче всего избежать опасности. Боже мой, разве не так я поступала на протяжении долгих пяти лет войны и двадцати шести дней Варшавского восстания? Рассказываю об этом Сенуси, но, случайно взглянув на часы, вижу, что уже полночь. Нужно немедленно идти спать тем более что завтра с раннего утра мне предстоит дежурство на коме, а потом поездка в Каир.

У Сенуси руки вымазаны в рыбьей крови. Рыба разделана только наполовину, а ведь ее еще нужно солить… Все же он вытирает руки и проверяет, хорошели действует мой фонарик. Он напоминает мне также о вбитых около палаток колышках, о которые я вечно, спотыкаюсь.

— И прошу, мистрис, не забудьте осмотреть всю палатку перед сном, — напоминает он. — Поднимите плед так, как я вас учил. Берите двумя пальцами сверху, никогда снизу. И ботинки вешайте высоко на столбик. Москитов, вероятно, не будет; я видел, как мистер Романовский посыпал флитом вашу палатку. А может быть, проводить вас?

— Нет, спасибо, Сенуси; пойду сама. Спокойной ночи, дорогой друг.

В лагере полная тишина. Палатки зашнурованы, следовательно, их обитатели спят. В каменном домике, в мастерской мохандыса и в комнате супругов Михаловских, которые часто работают до поздней ночи, уже погасли огни. Над нашим лагерем простирается ясная, чистая ночь. Сажусь у входа в палатку, так как чувствую, что сегодня мне скоро не заснуть. Смотрю на звезды. Прямо надо мной Южный Крест, значит, север в противоположном направлении… Север и Польша. Сколько же километров отсюда до Варшавы?