С.Д.П. Из истории литературного быта пушкинской поры - [117]

С закатом летния денницы,

В прохладу рощицы густой,

Сзывал пастушек резвый рой

Призывный звук моей цевницы,

И — часто юные певицы

С ним глас сливали молодой.

Но переменчиво сердце Поэта — переменчивы и его досуги: часто —

Я одинок, в дичи лесов,

На утлый пень главой склонялся,

Глядел на сумрачный покров,

И тихой думе предавался.

На бледный солнца луч взирал,

Следил закат его унылой,

Дружился с будущей могилой…

Дней давних призраки сзывал.

Друзья-поэты посещали отшельника, и из них всех пламеннее, всех игривее, в унылых восторгах пестрой мечты, юный, шестнадцатилетний сын брата моего больше всех сочувствовал моему сердцу и сладкой бездейственности разнообразной лени. (Я для того упоминаю об нем, что вы его узнаете: он отзовется к вам; он поделится с вами душевными ощущениями). Что счастливее дружбы?

Когда сойдет туман на сумрачные горы,

И с ним в приютный мой, домашний уголок

Поэтов-баловней пленительный кружок

Придет — и принесет душевны разговоры,

И шутки скромные и дружеские споры;

Тогда за чашею пенистого вина,

За полной кружкою некупленныя брашны,

Во мне юнеет кровь, душа собой полна,

Блажу Пенатов я, блажу мой кров домашний!

Но бывали минуты, когда на одинокое сердце мое навевалась тайная грусть; когда обольстительница младость, отгоняя равнодушные мечты, нашептывала мне любовь.

Я зрел, манил тебя, о призрак черноокий!

Когда густых полей в священной тишине,

Как в легком облаке, спускалась ты ко мне;

Но отлетала ты — и, странник одинокий,

      Один с своей тоской…

Напрасно я искал твой образ молодой.

      Я слышал запах ароматный

      И легкий шорох твой в тиши,

      И нежный голос, сердцу внятный,

      И тихий, тайный вздох души;

      Не слышал лишь любви привета!

      Хотел небесную обнять,

      Искал, мой друг, тебя назвать;

      Но нет для друга эпитета!

Таковы были ощущения праздного сердца и рой моих мечтаний! Но что человек? Он стремится к невидимой цели, заходит за рубеж земного, вперяет взоры в сумрак будущего, ничего не видит… вдруг разверзается бездна… мысли его замирают, хладеют, читайте, читайте… вот абрис моей истории.

Однажды летом, любуясь резвою игрою мотылька, следил я его с ветки на ветку и играл с ним; я гонялся — а он, подобие зефира, шутил над моими усилиями. Полевой божок скрылся за кусточек; обманутый, хотел я обежать кругом, и всею силою ударился правым глазом об сук зеленой, развесистой ивы, сук — увы! отцветший. Сей удар навсегда лишил меня глаза.

Однако ж прогулки мои продолжались. Сын природы, питомец мечты, более всего любил я, в часы вечерние, под густым свесом дерев столетних, распростершись на мягкой, влажной траве, и опершись рукою на утлый пень — на пень, символ разрушения, свидетель лет минувших, уныло смотреть в туманную даль, и в мерцающих ее призраках искать взором таинственного — будущего. Но сии невинные упражнения погубили физическую мою оболочку: я получил сильные ревматизмы; и осенью, когда умирающая природа покрыла небо черными тучами, когда умолк напев пернатых, и я по целым часам взирая на бунтующие ветры, срывающие зеленую одежду с шумящих надо мною деревьев, предавался грустным размышлениям, крупный проливной дождь, промочив меня несколько раз, заставил слечь на одинокий, безбрачный одр и терзаться до конца протекшего года мучительными страданиями. Дух мой погас, я лишился способности устроивать в порядок мысли и упустил время издания «Полярной Звезды». Теперь не могу даже петь и моих страданий: боль во всем теле и почти совершенное лишение правой руки не позволяют мне более поручать бумаге душевных отголосков. С трудом мог я написать сие письмо и прилагаемую элегию. В ней мало искусства, но язык души не украшается. Прошу напечатать ее в вашем журнале. Я бы дождался издания «Полярной Звезды» будущего года, но болезнь моя усиливается и? может быть, гений смерти уже носится надо мною. Притом простите самолюбию поэта: я уже не столь желаю видеть стихи мои напечатанными в «Звезде», ибо не могу их там читать: лежа, и одною рукой, трудно мне держать сию прелестную, но почти кубическую книжку; а одним глазом трудно разбирать мелкую и бледную печать ее. Издание сего года племянник мой списывает для меня в тетрадь. Простите! Если возвратятся силы мои, и с обновлением природы обновятся прежние черты сердца — я еще отзовусь к вам.

Мотыльков.

* * *

Элегия

Мечта улетает от правил меры.

Разум сгорает в пламени сердца.

Зубин. Прогулка VI, стр. 25.

Ты заснуло навсегда

      Счастье лет заснувших;

Нет тебя… и нет следа

      Радостей минувших.

Мрачен мне и светлый день

      И небес мерцанье:

Скучна ночи грустна тень

      И луны сиянье.

      Где ты, образ златокрылой

      Пестрыя моей мечты?

      Где знакомый, где игривой

      Отголосок красоты?

      Юности беспечной младость,

      Счастье прежних бывших дней,

      Сердца девственная радость,

      Призрак памятный для ней?

      Миновалось, миновалось!

      Цвет увял души моей;

      Скорбь, как змий, мне в грудь закралась

      И грызет и точит в ней.

      Я напрасно взор тоскливый

      Простираю в темну даль;

      Бледен призрак молчаливый,

      Безответен, как печаль;