С четверга до четверга - [49]

— Путевка есть?

— Есть.

Пашка рассматривал его с радостным удивлением — был егерь моложав, красив, а главное, — свой, военный, фронтовик, наверняка. Егерь кончил читать путевку, еще раз взглянул в лицо:

— Ну заходи…

Когда сели за стол, чистый, тоже новый, как и все в доме, он спросил:

— Как добирался? Мост у Демина снесло, я не ждал никого…

— Пешком. Хорошо у вас тут.

— Меня зовут Артем Алексеевич. Вот так, — сообщил егерь. — Значит, тетерева — две головы, утки — две, то есть, селезня, бекаса — четыре. Так. — Он подумал, прикинул: — Спать будешь здесь, печь истопишь, а тюфяк я дам. А в ту горницу не ходи, не следи: там — для начальства.

Пашка любовался им, плохо слушал. Да, мужик — что надо, девки по таким сохнут: лоб — чистый, волосы чуть вьются, нос — прямой, губы — твердые, а взгляд — светлый, с холодком.

— А на ток когда? — спросил Пашка. — Завтра?

— Не торопись. Завтра к вечеру пойдем шалаши ставить.

— Завтра? А на утку? Где б тут молочка достать?

— Нет тут молочка. Самовар распаялся у меня. Ведро вон в сенцах — принеси воды, на плитке согрей в котелке.

Егерь ушел на свою половину — отдельный вход под навесом, занавески тюлевые; Пашка расстелил матрас да и уснул в одежде, только сапоги скинул, а хотел лишь на полчасика прилечь, отдохнуть.

Он проснулся от холода. Голубел рассвет в окне, в пустой комнате было тихо, чисто, скреблась мышь. «Проспал!» Пашка вскочил, натянул сапоги, но вспомнил, что егерь с ним утром никуда идти не собирался. На луговине за домом инеем прихватило прошлогоднюю осоку, пар слоился в низине у речки, где-то там крякали утки. Хотелось есть, пить, но Пашка не выдержал и пошел туда. Речка несла половодную мутную воду, качало ивняки на повороте, несло лесной мусор. С кряканьем, с плеском взлетела утка, и Пашка, не надеясь, испуганно пальнул навскидку и замер: утка крутанулась и колом пала за камышом. В азарте, не разбирая дороги, он рванулся, добежал и поднял еще теплое рябое тельце; это была его первая в жизни добыча. Он пошел вниз по течению, еще четыре раза стрелял, не попал ни разу, и, когда солнце стало пригревать, повернул к дому. Есть хотелось, чая горячего, каши с молоком. Или картошки жареной…

По болотистой низине бродил егерь Артем, иногда нагибался, точно грибы собирал. Над ним, тревожно крича, кружились крупные кривоносые кулики-кроншнепы — редкий, исчезающий вид.

— Во! — сказал Пашка и гордо поднял руку. Артем глянул равнодушно.

— Иди в дом! — сказал он. — Я счас приду…

В комнате на столе стоял теплый самовар. «Успел когда-то запаять?» Пашка наливал вторую кружку, когда вошел егерь, осторожно положил на лавку шапку, полную крупных рябоватых яиц.

— Сахару-то привез? — спросил он. — А то здесь у нас нету…

— А это — яйца — зачем? — спросил Пашка, доставая сахар.

— У тебя в путевке утка?

— Да, две.

— Нет, не утки две, а селезни. Утка — нарушение это, — строго сказал егерь. — Акт надо составить.

— Да я нечаянно… Навскидку…

— Ладно — повесь ее в сенцах. Повыше, а то кошка достанет. Масла-то не привез?

— Сало есть. Шпиг. Немного…

Артем жевал медленно, думал о чем-то, смотрел в окно.

— У кроншнепов яйца лучше куриных, — сказал он. — Стой-ка!

Он привстал, прислушался и гибко метнулся к двери. — Ружье дай! Заряжено?

Пашка протянул одностволку, достал из кармана патрон. Артем бесшумно скользнул в дверь. Пашка ждал, прильнув к окну, ничего не понимая. С задов с огороду бахнул выстрел, из-за угла вышел Артем. Он нес за ноги белую курицу, курица еще трепыхалась. Артем остановился, свернул ей шею, подул под перья. С проулка к палисаднику бежал раскорякой невысокий мужик в телогрейке, кричал тонко:

— Что ж ты, гад, делаешь, окаянный? Нет на тебя, гада, управы, сироту, последнюю несушку, чтоб тебе, сдохнуть, гад проклятый!

Пашка разглядел, что это не мужик, а баба в стеганых брюках, пожилая уже, растрепанная. По обветренным щекам точились мелкие слезинки, кривился разинутый рот. Артем шел неторопливо, у крыльца приостановился, сказал через плечо:

— Я тебя, Манька, упреждал. Два разу. Распускаешь скотину на казенную территорию. Здесь тебе не свой двор. Ясно?

Баба еще чего-то кричала, но он не слушал, вошел в дом, кинул курицу к печке.

— Вот и обед. Я живу один, в хозяйстве все сгодится. Пойдем на речку — поможешь. Напился чаю?

Пашка ничего не ответил.

Артем оттолкнул легкую сшивную лодочку, сел на кормовое весло. Глинистая вода бурлила у топляков, крутила воронки под берегом; лодку сразу подхватило, вынесло на струю, мелькали по сторонам кусты, мокрые оползни, камыш в протоках. У подмытой рухнувшей осины шумело, как на перекате, пузырилась пена.

— Гляди! — крикнул егерь. — Проскочим — придержись за кусты. Понял?

Пашка держался за кусты, а егерь прощупывал дно багром вокруг, потом сплавились метров на двадцать и опять стал шарить в глубине, зацепил что-то, напрягся, перехватил и вывалил в качнувшуюся лодку облепленный илом тяжеленный рюкзак.

На берегу они сортировали содержимое: размокшие концентраты, макароны, хлебную слизь — налево, консервы, патроны, котелок, топорик, цейсовский бинокль в футляре — направо.

— Сахар-то весь растаял, — говорил Артем. — Говорил им — не суйтесь.