С Антарктидой — только на Вы - [17]

Черная дыра

Я лежал на койке один в комнате, и невеселые эти мысли бередили душу, терзали сознание. Костырев играл с Межевых на бильярде, где-то звучала музыка... Раздался стук в дверь, и не успел я ответить, как вошел Миньков.

— Лежишь? — спросил он. — А мог бы и чайком угостить.

Я вскочил, налил горячего чаю, благо только что согрел. Борис Алексеевич разделся, аккуратно повесил куртку, сел к столу, взял чашку в озябшие руки:

— С командиром мы уже этот полет обмозговали, теперь хочу тебе кое-что показать. Доставай карту.

... Пройдут годы, десятилетия. Я сам буду рисовать другим экипажам схему трассы между «Мирным» и «Молодежной», но никогда не забуду того вечера, когда Миньков делился со мной своим пониманием этого маршрута. И не потому, что он объяснял, где какие ветры дуют, куда лучше уходить на вынужденную посадку, нет... Важно, как он это делал. Кристально чистый и честный человек, он и в других людях видел только себе подобных. И нужно было немало потрудиться, чтобы разрушить эту его веру. Подняв меня с постели и начав разговор как равный с равным о нашей работе, он тем самым дал мне понять, что завтра мы вместе пойдем по трассе, которая потребует от всех нас не только профессионализма, но и в случае каких-то непредвиденных обстоятельств — проявления лучших человеческих качеств, в наличии которых у меня он не сомневается, почему и затеял этот разговор.

Пришел Костырев, подсел к столу. От полета на «Молодежную» разговор перешел на другие темы, а уходя, Миньков улыбнулся:

— Тебе, Михаил Васильевич, не жарко в одном экипаже с такими горячими ребятами, как Кравченко и Серегин. А то могу развести?

— Да нет, не жарко, — улыбнулся в ответ Костырев. — Они уже остыли. Думаю, надолго.

Что верно, то верно. Такие уроки, если хочешь летать в Антарктиде, запоминаешь на всю жизнь.

Наутро мы ушли в «Молодежную». С Ли-2 провели серию сбросов бочек с горючим для поезда Андрея Капицы и пустых бочек для обозначения трещин на пути экспедиции, завершавшей очень трудный научный поход по внутренним районам Антарктиды. Вернулись в «Мирный». По всему чувствовалось, что восьмая САЭ завершает работу. В «Мирном» появлялись все новые люди, приходившие из походов, закончившие исследования на подбазах. Шел к завершению «завоз» на «Восток». Я освоился с новой жизнью, мне она даже стала нравиться, несмотря на то, что с приближением осени погода становилась хуже, а от той Антарктиды, которая нас встретила в декабре, к концу февраля не осталось и следа. Я был готов к тому, что нам придется зимовать в «Мирном», что впереди еще месяцы и месяцы работы на Шестом континенте, но чем ближе подходил срок отплытия корабля домой, тем чаще вспоминались все, кого оставил на Большой земле. Теперь те считанные часы свободного времени, что выпадали между полетами, и все дни, когда нас держала на земле пурга, уходили на написание писем. И не только у меня. Видимо, так уж устроен человек, что должен быть уверен — он кому-то нужен, дорог, кем-то любим.

А ведь, что такое письмо из Антарктиды? Монолог, который произносится днем и ночью и ложится строчками на бумагу. Нельзя же назвать диалогом переписку, когда отправляешь письмо раз в год и с той же регулярностью получаешь ответ. Из прошлого пишешь в будущее, а тебе из будущего пишут о прошлом.

Время шло, и постепенно я начал не то что привыкать к полетам на «Восток», а просто они все больше и больше приучали ценить порядок и время. Выбравшись из домика, зажмурился от блеска снега и льда, глубины бездонного неба, хотя «по Москве» было уже двадцать минут первого ночи. Стоковый ветер — охлажденный в глубине Антарктиды воздух, стекающий с купола к океану, «работал» исправно, и это было нам на руку. ВПП в «Мирном» коротковата и лишь при вот таком набегающем встречном потоке воздуха легче можно поднять тяжело груженый Ил-14 до зоны трещин. Механики закончили «гонять» двигатели, и в это время подъехал Миньков.

— Артель, — Борис Алексеевич не отличался говорливостью, — Сенько просит вас по пути на «Восток» посмотреть, как идет санно-гусеничный поезд. Они где-то на сотом километре и должны бы уже возвращаться.

— Посмотрим, — сказал Костырев.

Взлетели, легли на курс. Поезд мы увидели в том районе, где он и должен быть. Вначале обнаружили «пирамиду» небольшой буровой, а рядом с ней, в мутной пелене взбитого стоком снега, как сквозь молоко, разведенное водой, проглядывали контуры трактора, балка и саней с оборудованием.

— Петр Васильевич, отбей в «Мирный» сообщение, что поезд видим, он стоит, метет снег и видимость у них внизу плохая, — попросил Костырев Бойко.

На «Востоке» разгрузились и сразу же — назад. Прошли «Комсомольскую». И тут вдруг бортрадист окликает командира:

— Михаил Васильевич, Сенько просит еще раз посмотреть, где поезд. Они передали, что возвращаются, и замолчали. Связи с ними нет вот уже несколько часов...

— Посмотрим.

Идем на большой высоте. Полдень. Ясно. Тихо. Стоковый ветер угомонился и поезд мы можем увидеть за сто — сто пятьдесят километров. Но на горизонте его нигде нет.

— Снижаемся. Поищем след, — сказал Костырев.