С Антарктидой — только на Вы - [11]

— Анатолий Данилович, — просит Миньков Межевых, — налей-ка кофейку, что-то я мерзнуть стал.

В кабине тепло, машина отогрелась, но чем выше мы поднимаемся, тем больше тянет холодом от бортов. Миньков набросил теплую кожаную куртку на правое плечо, Костырев — на левое. Прошли первую сотню километров, а мощность ледника уже больше полутора километров, хотя, по данным «науки», ложе его находится на уровне моря. Пытаюсь представить себе льдину толщиной в полторы тысячи метров, но воображение не может справиться с этой задачей. А ведь «Восток» почти в два с половиной раза выше.

Что я знал о «Востоке»? Как летчик Полярной авиации, который по роду работы много раз слушал рассказы тех, кто туда летал или там работал, а то и зимовал, мне казалось, что об этой антарктической станции я имею уже весьма полное представление. Во всяком случае, я старался запомнить и усвоить все, что о ней говорили. А картина из этих рассказов складывалась, мягко говоря, не в пользу «Востока». Южный геомагнитный полюс, полюс холода, преддверие ада, полигон испытания мужества — у этой станции за годы ее существования накопилось немало определений, вызывавших во мне не только уважение, но и какое-то чувство враждебности: слишком много сил и здоровья отняла она у тех, кто шел к ней, летал и работал там... Антарктида, похоже, охраняла эту точку с особым усердием, если требовала от людей работы на грани человеческих сил и возможностей.

По расчету под нами «Пионерская», — сказал штурман. Все прильнули к иллюминаторам. Миньков чуть привстал в кресле — на «Пионерскую» во второй САЭ, когда готовились подбазы для санно-гусеничного поезда, который должен был идти к будущей станции «Восток», он не раз прилетал, подвозя сюда бочки с горючим, запчасти для тягачей, другие грузы.

Пусто, — сказал Борис Алексеевич, — Антарктида всю «Пионерскую» сожрала и не чихнула. А ведь здесь был дом со своей радиостанцией, спальней, обсерваторией, кухней, кают-компанией. Радиомачты и метеобудки стояли, горы бочек из-под горючего... Все сожрала. Будто и не жили здесь люди никогда.

Женя, — повернулся он ко мне, — давай-ка за работу, а мы с Михаилом Васильевичем отдохнем.

Миньков отстегнул привязные ремни, вылез из кресла:

— Не потеряй дорогу, — сказал он, когда я занял свое место второго пилота. — В районе «Пионерской» постоянно дуют ветры, метет поземка, так что будь повнимательней.

Я взглянул на Костырева. Тот поймал мой взгляд, молча кивнул головой, что означало: «Давай, бери управление машиной на себя».

«Не потеряй дорогу»... Антарктида сверкает, слепит. Все кругом белым-бело, глазу зацепиться не за что, и эта белизна, эта пустота бесконечного пространства, лежащего под нами, кажется специально прячут от нас едва заметную полоску дороги, накатанной за долгие годы санно-гусеничными поездами, которые завозят каждое лето основную массу грузов для «Востока». Тонкая ленточка тонет в снегах, заметается поземкой, прячется в слепящих лучах солнца, но она — самый верный наш путеводитель, поскольку никаких наземных, радионавигационных средств, по которым мы могли бы сверить правильность курса на этой трассе длиной в 1500 километров, нет. След, накатанный поездами, постоянно меняет направление, обходя то зону трещин, то высокие заструги, то снежные «болота» или какие-то другие, видимые лишь водителям тягачей препятствия. Нам все они не страшны, но любая попытка спрямить курс чревата потерей этой нити Ариадны и тогда придется уповать только на профессионализм штурмана. Но он тоже не всегда выручает, экипаж начинает блуждать над этой ледяной пустыней и, в лучшем случае, возвращается в «Мирный». В худшем — вынужденная посадка, ожидание помощи, организация аварийно-спасательных работ. Но об этом лучше не думать, и я послушно перекладываю Ил-14 из виража в вираж, аккуратно повторяя все изгибы еле заметной змейки, вьющейся под нами.

Мы забираемся все выше на купол. Ледник поднимается, «выдавливая» нас в стылое небо. По показаниям приборов мы уже залезли на 3600 метров, но веришь в это с трудом, поскольку лед и снег в 150 — 200 метрах ниже. Прав был Миньков, когда говорил, что приборы в Антарктиде часто показывают «цену на дрова».

— Через шесть минут должны пройти «Комсомольскую», — предупреждает штурман.

В пилотской кабине, несмотря на включенный на полную мощность обогрев, заметно холодает. Начинают мерзнуть ноги. Поскольку горячим воздухом обдувается только лобовое остекление кабины, боковые стекла затягивает изморозь.

Очищаем их плексигласовыми скребками, но это мало помогает. Почти физически ощущаю, как меняется обстановка за бортом. Небо приобретает какой-то жесткий оттенок, его празднично-синий цвет становится желто-пепельным. Дышать становится все труднее — мы на высоте 3800 метров.

«Комсомольская» появляется в поле зрения точно по расчетам Серегина. Миньков, стоящий за креслом Межевых, замечает ее первым.

— Слева, 30°, «Комсомольская», — подсказывает он мне. Перевожу взгляд в указанном направлении и замечаю на фоне ледника еле видимые черные черточки. Проходим над «Комсомольской». Пусто. Черточки оказались исхлестанными ветрами радиоантеннами.